Пламя любви
Шрифт:
— Да, понимаю, о чем ты, — медленно проговорила Мона, — и все же… мне это кажется диким.
— А мне кажется диким то, что ты защищаешь слабость, — возразила мать. — Да, слабость, пришедшую к нам из тех времен, когда мы смотрели на мужчин как на высших существ, как на безукоризненных судей слабого пола. Спроси себя вот о чем: стоит ли удовлетворение от того, чтобы во всем признаться Майклу, того, чтобы разрушить его веру в тебя? На мой взгляд, нет страшнее жестокости, чем разрушить чью-то веру. Мужчины как дети: полюбив женщину, они вверяются ей сердцем
— Быть может, ты и права, — проговорила Мона, — но как-то слишком уж все просто получается…
— Просто не будет, — ответила мать. — Это сейчас тебе кажется, что просто. На самом деле тебя всегда будет преследовать страх — страх, что Майкл как-нибудь все узнает, что ты не сможешь соответствовать его требованиям, что пережитое тобою как-нибудь, незаметно для тебя самой, огрубило тебя и испортило. От последствий содеянного уйти невозможно — в этом и наказание наше, и награда. Но, дорогая моя, никто за тебя твою жизнь не проживет. И, если ты действительно любишь Майкла, поступай так, как будет лучше для него, а не легче и удобнее для тебя.
Их беседу прервала няня, принесшая чай. Она пожурила Мону за то, что та не явилась к обеду, разожгла камин и вышла. Когда мать и дочь вновь остались вдвоем, Мона сказала матери:
— Не могу поверить, что Чар действительно уехала! Как будто окончился кошмар.
— Бедная женщина! — неожиданно проговорила миссис Вейл.
— Тебе действительно ее жаль?
— Очень жаль. Перед отъездом она рассказала мне кое-что из своей жизни, и я поняла: ей пришлось столкнуться с такими страданиями, такими искушениями, какие большинству из нас и во сне не снятся.
— А Джарвис Леккер приезжал к обеду?
— Нет, миссис Стратуин ему позвонила и сказала, что приезжать не стоит. У них был долгий телефонный разговор. Боюсь, он ей нагрубил — она была чрезвычайно расстроена.
«Чар была права, — подумала Мона. — Теперь он не даст ей ни гроша. На что же она будет жить?»
И, словно прочтя мысли дочери, миссис Вейл сказала:
— Сейчас-то у нее все хорошо, я об этом позаботилась.
Мона едва не уронила чашку с чаем.
— Мамочка! Ты дала ей денег?
— Мне стало ее жаль. В конце концов, у бедняжки ни своего дома, ни родных или друзей, к которым можно обратиться.
— Мамочка, ты безнадежна! — воскликнула Мона. — У тебя самой ничего нет, а ты раздаешь деньги — и кому?
— Такую малость я могу себе позволить, — ответила миссис Вейл.
— Я бы сама все отдала, лишь бы от нее избавиться, — проговорила Мона, — но как мне отблагодарить тебя за то, что ты для меня сделала?
Мать улыбнулась:
— Очень просто: выходи за Майкла и поскорее роди мне целую толпу внучат!
Однако, несмотря на все, что говорила мать, убедить Мону ей не удалось. Теперь Мона знала, что любит Майкла, знала, что вместе они будут счастливы, и все же не могла заставить себя забыть о прошлом.
Легко давать советы другим — например призывать Стенли
Невозможно было не замечать, как разнятся по характерам эти двое мужчин, сыгравшие такую важную роль в ее жизни.
«Если бы Лайонел не умер, — спрашивала себя Мона, — что было бы с нашей любовью дальше? Через много лет, когда я бы постарела и утратила привлекательность, он бы по-прежнему любил меня?»
Она вздрогнула, как от удара, при мысли, что Лайонел мог бы ее бросить, потеряв к ней интерес, утрать она молодость и красоту. Неужели их любовь основывалась только на физическом влечении?
И все же, если быть откровенной с самой собой, она не могла не признать, что Майкл резко отличается от человека, составлявшего всю ее жизнь на протяжении этих семи лет. Сама не зная, как и почему, она была совершенно уверена: любовь Майкла не подвластна ни времени, ни переменам — его любовь будет длиться вечно.
Он мало говорил, но она видела без слов, что он полностью, абсолютно принадлежит ей. Однако были в его характере и глубины, которых она не понимала.
Что он ответит, если она расскажет ему о Лайонеле?
«Разумеется, поймет! — думала она. — Мама ошибается — она не понимает, что наша жизнь вместе может быть основана только на откровенности!»
Весь вечер она размышляла об этом, но ни к какому решению так и не пришла.
После ужина мать поднялась наверх. Ее все еще мучила простуда; и няня, хлопоча вокруг нее, «как наседка», по выражению Моны, настояла на том, чтобы миссис Вейл выпила стакан молока и две таблетки аспирина и легла в постель.
— Что бы ты ни говорила, а я завтра выйду на улицу! — пригрозила миссис Вейл; но няня настояла на своем, и в половине девятого мать пожелала дочери доброй ночи.
Мона осталась одна в гостиной, перед камином. Стояла тишина; лишь тиканье дедовских часов да треск поленьев в огне нарушали молчание. Но ум Моны не знал покоя. Она все билась над своим вопросом — и не могла его разрешить.
Ни на секунду не удавалось ей ни забыть, ни отвлечься.
Наконец, почувствовав, что больше не выдержит, она вскочила на ноги. Накинула пальто, натянула ботинки и отправилась в путь через поля.
Этой ночью мороза не было; луну затянуло облаками, в холодном ветре чувствовалась близость дождя. Мона шла, сама не зная, чего больше боится — идти вперед или вернуться назад.
Впереди выросла темная громада Коббл-Парка, и Мона замедлила шаг. Она не знала, что скажет Майклу, но какая-то сила властно влекла ее вперед.
Она позвонила. За дверью послышались шаркающие шаги Бейтса. «Должно быть, я сошла с ума, — думала Мона. — Неужто я готова по собственной воле, вопреки совету матери, уничтожить для себя последнюю возможность счастья? Если я потеряю Майкла, — думала она, — у меня ничего не останется».