Пламя любви
Шрифт:
— Не вставайте! — поспешно сказала она, присаживаясь рядом на скамеечку. — Соболезную вам. Что тут еще сказать? Мне страшно жаль, что так случилось.
Стенли Гантер смотрел на нее так, словно не понимал ни слова. Лицо его было иссиня-бледным, словно у мертвеца; пальцы сплетены и сжаты с такой силой, что костяшки их побелели.
— Вам сказали… — проговорил он хрипло. — Вам сказали…
— Да, и не могу выразить, как я вам сочувствую.
Наступило тяжелое, неловкое молчание; Мона не знала, что еще сказать. Какие слова могут принести утешение,
— Она ненавидела слабость, — проговорил вдруг Стенли Гантер. — Ни за что не согласилась бы стать калекой. А именно так бы и вышло, если бы… если бы…
Голос его задрожал и прервался, но Мона и без слов поняла, что он хотел сказать.
— Да, так лучше, — мягко ответила она. — Из здоровой, полной сил женщины превратиться в беспомощную больную, долго, может быть, годы, даже всю жизнь, ходить на костылях или оставаться прикованной к постели — все это было бы для нее ужасно. Она не смогла бы так жить.
Стенли съежился в кресле, закрыв лицо руками.
— Никогда себе не прощу! Никогда!
— Почему же? Ведь вы ничего не могли сделать.
— Это я виноват, что она так гнала машину. Видите ли, мы с Мейвис поспорили…
— Я бы не стала вас за это винить.
— А я себя виню! — отрезал он. — Надо было согласиться с Мейвис, надо было сделать, как она хочет, но нет, я заупрямился, и она на меня рассердилась…
Мона встала и прошлась по комнате.
«Теперь понимаю, чем так обеспокоен Артур, — думала она. — Много лет Стенли жил под тиранией жены, наконец-то освободился, но теперь сам себя загоняет в еще более страшное рабство. Ему грозит прожить остаток жизни с чувством вины, считая себя убийцей».
Мона достала пачку сигарет.
— Давайте закурим, — предложила она, — это вас немного успокоит.
Стенли Гантер покачал головой.
— Прошу вас! — настаивала Мона. — За сигаретой нам будет легче поговорить.
Поколебавшись, викарий взял сигарету.
— Не следовало бы мне сидеть здесь и болтать с вами, — пробормотал он. — Столько дел… нужно еще организовать по… похо…
Губы его задрожали, и Мона испугалась, что он сейчас разрыдается. Однако священник овладел собой, нетвердой рукой он зажег сигарету.
— Не беспокойтесь ни о чем, — сказала Мона. — Артур и Майкл все возьмут на себя. Когда вам станет получше, мы отвезем вас домой.
— Боюсь, я… я слишом потрясен тем, что случилось.
— Разумеется, потрясены! Так, значит, вы с женой поспорили, сидя в машине…
Она сознательно вернулась к причине его самобичевания, понимая, что лучше ему сейчас облегчить душу, чем замкнуться в себе и остаться наедине с чувством вины.
Лицо викария оставалось напряженным; однако, когда он заговорил, Мона ощутила, что ему становится легче, как будто постепенно спадает с плеч тяжкий, многолетний груз.
— Это из-за моего брата, — медленно проговорил он. — Вчера мы узнали, что он попал
— Какой ужас! Сочувствую.
— Мы с ним уже довольно давно не виделись… так получилось. Они с Мейвис, что называется, не сошлись характерами. Но я решил, что должен поехать навестить его жену, что это мой долг. Она живет в Плимуте. Живут они бедно, брат служил в армии, но получал очень мало и не мог как следует обеспечивать семью…
Говорил он тихо, прерывисто, так что Мона с трудом разбирала слова, а потом и вовсе замолчал.
— А миссис Гантер не хотела, чтобы вы к ней ехали? — догадалась Мона.
— Она никогда не любила ни Джона, ни его жену. Считала, что это введет нас в ненужные расходы. Наверное, была права, но в тот момент я думал иначе, и это… это ее убило.
Лицо его снова исказилось от боли.
Мона стряхнула пепел, а затем заговорила — мягко, но решительно:
— Не все ли равно, что ее убило? Может быть, просто настал ее час. Не знаю, верите ли вы в предопределение, но я верю. Не знаю, что заставило миссис Гантер ехать слишком быстро, но это произошло, и теперь уже поздно об этом сожалеть.
— Вы не понимаете! — воскликнул Стенли Гантер. — Это преследует меня! Я никогда не смогу об этом забыть! Никогда не сотру память о тех последних секундах, когда мы кричали друг на друга! Бедная Мейвис! Я обидел ее, она сказала мне… она…
Моне представилось, как Мейвис Гантер тянет из могилы костлявую руку, чтобы порабощенный ею муж оставался рабом и после ее смерти.
От этой картины она вздрогнула, как от кошмара. Что-то подобное происходит и в ее собственной жизни, ведь в Аббатстве ее ждет Чар, требуя за грехи прошлого принести в жертву будущее.
А затем, словно тихие звуки небесной музыки, словно прохладная рука, ложащаяся на разгоряченный лоб, в душе ее пробудилось воспоминание о сегодняшнем рассвете.
О том волшебном мгновении, когда весь мир вдруг сделался для нее прозрачным и исполненным гармонии; когда она поняла чудо Вселенной, пронизанной потоками жизни, безостановочно мчащейся по своему пути — вперед, вверх, вдаль…
Сейчас она этого не видит, но это чудо никуда не исчезло. Вот и сейчас жизнь, мощная и всепобеждающая, струится сквозь ее хрупкую телесную оболочку. И Стенли Гантер — он тоже в этом потоке жизни, только не чувствует этого и не замечает. Но как ему объяснить?
«Что же мне сказать?» — мысленно спросила она, и тут же ей явился ответ.
Сейчас Стенли не помнит о том, что он священник, значит, и ей нужно об этом забыть. Его духовное призвание пока отложим в сторону, перед ней просто слабый, измученный человек, и та же слабость, что прежде заставляла его подчиняться жене, сейчас ясно проявилась в хрупкости его веры.
Перед ней — просто человек, стонущий от страшной муки, зовущий на помощь, и лишь тогда она сможет достучаться до него, когда отложит все мысли о его высоком призвании, подойдет к нему как к утопающему и — как ни странно это прозвучит — бросит ему спасательный круг.