План D накануне, Веневетинов Ноам

План D накануне

на обложку

Веневетинов Ноам

Шрифт:

О действии прибора теперь знали только Иоганн и Светлана. Анатолий — было похоже, что он исподволь устраняет свидетелей — не мог ответить себе, какие теперь отношения между соединённой им, исковерканной войной парой, но Богумила пропала из поля зрения, и он подозревал, что он каким-то образом вывел её из числа заключённых и содержал где-то у себя, либо вообще вывез, сменяя зоны, кидая её в ковре или в тележке с матрасами в дальние углы пустынных вагонов, влекомых мимо начала новой жизни, просыпающейся сразу после того, как воронка остывает, подёргивается мальвином, земля ещё с закрытыми порами, даже не впитывает дождь; смотреть в след составу — становятся на колёса вразнобой, вереница уходит на Берлин вперевалку, на следующей станции всё перецепляется, и хорошо, если кто-то доезжает хоть до товарной под Нюрнбергом, фантом «Норд-экспресса», не влияющие на место поршневые двигатели позволяют совершать такие броски по запретной — уж теперь-то точно, поскольку об этом столько кричалось — земле, она уже очевидна, эта невозможность пребывать на одном месте, подкараулившая как явление всех германцев и ощутительно их соседей — братьев по плодам смешения арийцев с аборигенами, придя в себя и не имея представления о географии

её тела ныне, едва открывающимися от кровоподтёков глазами смотрела в щель в стене вагона и видела пространства разбитого «Толлбоями» бетона, а в нём горла штолен с выведенными из строя «Трудолюбивыми Лизхен», задница болела после вчерашней пересадки, но назад она уже не вернётся.

А вот и она, без затянутых рубцами лакун на каком бедре ни возьми, с которой он так и не решил, как быть, явилась с просьбой стереть память Иоганну. После того давнего визита, когда он попросил стереть память Богумиле, А. развил кипучую деятельность, ходил в зону «Siemens» по три раза на дню, пытался найти в себе силы обратиться к кому-то, кто имел власть на месте и подкупить, а потом прозрел, что приобрести магнитофон можно и в Берлине в выходные, стал записывать все беседы, происходившие в комнате, ожидая ту, которую затеет Иоганн, когда у него созреет стоящая область применения. Покончить со знанием Штайнера было заманчиво, и нельзя сказать, что он не думал об этом, но не решался взяться за такое в одиночку, а вместе со Светланой, в которую тот даже не был влюблён, это вообще всё равно что с одной рукой вместо двух, обещал ей подумать, и довольно холодно, хотя сердце трепетало, велел явиться завтра за ответом, эти отсрочки вообще действовали на него как-то успокаивающе, заключённые, которым приспичило, шастали в дом охраны, когда заблагорассудится, атрофируя, надо думать, у себя все процессы, и непонятно, на благо ли столь освоенная Preussische Tugend [279], эта их вечная опредмеченная потребность, любовь… раз, два, иннервация, импульсы в лимбической системе, изменение мизансцены коммуникации, когда нельзя кричать через проволоку, не выходит пробудить веру в возможность труда без телесных наказаний, говорят, что в газовых камерах появляется всё больше надписей, следов от ногтей, но чувство закручивается, парит, люди открыты всему новому.

Когда она пришла в себя, всё изменилось, пока была в беспамятстве, он, скрепя сердце, не решаясь включить свет и потому долго примериваясь в сгущавшихся сумерках — за окном зажигались прожекторы, редко гавкали овчарки — ударил ей в область затылка, каковое место он в порывах чувств мечтал покрывать поцелуями, сказал, имело место покушение на жизнь коменданта, возможно, оно и сейчас ещё не окончено, по крайней мере, охрана не чувствует, что можно выдохнуть, но директива бегать по лагерю пока снята, ничего такого она не помнила и, как будто, ни в чём таком не могла участвовать, хотя и с удовольствием удавила бы эту мразь Кёгеля, что теперь ей надо давить Зурена и что с момента её выписки из больницы прошло почти два года, она должна была узнать не скоро, не раньше, чем у неё будет минимум возможностей в этом разобраться, он якобы подобрал её позади крематория, лежавшую без сознания, вероятнее всего, не пощадила проносившаяся мимо сила, попутная либо противопоставляемая режиму. Война была проиграна, Appelle [280] давно слушались вполуха, он сфальсифицировал справку, что такая-то такая-то не перенесла эксперимента и теперь уже смёрзлась с прочими в одном из мест, на плане эвакуации для этого не отведённых.

Чистокровные арийцы в этом крыле здания собирались на вечеринку через стенку от них, всякий раз они непременно разыгрывали чинный переход мужчин в сигарную после ужина, оставление дам щебетать о своём, пусть пока потыкают друг друга теми чёрными дилдо, к которым германцам как бы дан намёк стремиться, поймут, от чего всё реже, но всё-таки, воротят нос, то и дело прерываясь для регистрации шума и через него хода раута, он рассказывал ей новости о поиске всех причастных, периодическом и неустанном разоблачении участников и вообще обо всём, об экспериментах, казнях, приездах зондеркоманд, какие теперь пошли винкели, цитировал выписки из лагерного распорядка, упомянул, а потом по её просьбе и описал приезд настоящего рыцаря, которого то ли оживило Аненербе, то ли привёз из прошлого Зиверс, должно быть, повстречавший его у стен Иерусалима, когда, стоя на холме — ноги широко расставлены, плащ с алым подбоем развевается на горячем ветру — с ненавистью смотрел на alte Juden [281], перечислял, кого отобрали для уничтожения, кого для перевода во внешние лагеря, каковы по внешности новые надзирательницы, не загнулась ли Эмма Циммер, на самом деле, к тому времени обер-надзирательница уже сменилась, не подавилась ли чьим-нибудь хером Тереза Брандл, не удавилась ли на своих грязных трусах Ида Шрайтер и прочее подобное, половина из этого намечалось за торцовой перегородкой.

Она питала к нему какие угодно чувства, но только не любовь, она есть пик и воллюста, и мании, редкая штучка, так что он, сознавая это, не печалился прямо по всем фронтам, зато боялся Божьей кары за сотворённое с Герминой и Теодором, которая будет явлена ему в виде того, что Светлана влюбится в его товарища, однако и тот ей, по всей видимости, оставался безразличен. Он расхаживал по перрону и выискивал глазами Теодора, все вокруг обрядились в шинели, и он тоже, уже близкий к бешенству, возможность уехать отсюда на два дня он сегодня, по теодоровой милости, уже упустил, Светлана, очевидно, тоже настроилась побыть одна, отдохнуть от него, придётся и её разочаровать. Фашисты курили группами, провожали взглядами угрюмых женщин в меховых воротниках, гребень рельс блестел, шпалы засалены, бетон с двух сторон выметен от листьев, именно на нём те люди в особой зоне получали удар первого разочарования, граничившего со страхом самой кромкой, не более того, рёгот охранников позади него пропитался и их горечью, у клумбы стояли синие бочки, на каждой виднелась маркировка в виде черепа в германской фуражке, мальчонка при полном параде войск СС, в форме по мерке, скакал по ним, словно это классики, из одинокого вагона, давно отцепленного, охранники выкатывали деревянные рамы на колёсах, на них висели длинные хрустальные люстры в человеческий рост, катили по четыре человека на каждую, волокли по перрону, стекло дребезжало, как и шарниры, всем говорили, что Сталинград

почти покорён, завтра, завтра, Паулюс там всех нагибает, крутит вертикально указательным, и Волга, к которой группа их войск вышла сразу, расступается, а Мамаев курган исторгает засевших на нём русских солдат, и те летят по траектории радуги к ногам der Sieger [282]; он тронул его сзади за плечо, он подскочил, вынырнув из своих мыслей, решил не тянуть и прямо сказал, что у него есть возможность стереть память Гермине (к тому времени он делал это уже восемь раз), после чего, при определённых обстоятельствах, которые должен будет создать сам Теодор, она влюбится в него. Он отказался, выказывая ужас от предложения тем, что пятился спиной по перрону и наткнулся на группу фрицев, все гренадёрского роста, приняли его со смешками, поддержали под локти и затёрли к себе, странно, что он вот так сразу поверил, для него это символизировало разрыв, но не такой уж и болезненный в этой всеобщей атмосфере скорого конца.

Шёл дождь, над головой всё чаще летали цеппелины в процессе поиска, стреляли прожекторами в лужи, а те какую-то часть света перемещали на сапоги, с них во внутренний лагерь сбрасывались Strickleitern [283], но по ним никто не поднимался и не спускался, однажды А., возвращаясь со службы в глубокой задумчивости, запутался в такой и с ужасом увидел, что вокруг в них же трепыхались ещё какие-то люди, и все они напоминали мух, прилипших к клейкой ленте, это его отрезвило. Вести с фронта приходили неутешительные, и надзиратели обоих полов, как будто желая напоследок отдать и другую автономную силу, плохо разбирая гендер, под эгидой которого происходило совокупление, уже не думали о завтрашнем дне. Он спасался тем, что всё чаще приводил к себе Светлану, оставлял ночевать, она отдалась ему несколько раз — по скверному стечению обстоятельств это бывало как раз в те дни, когда он чувствовал себя разбитым после свиданий с Герминой, она входит, уже без исподнего, сапоги из чёртовой кожи продлены нашивками до середины бёдер, в глазах эготизм; да он и вообще-то не питал особенной страсти к сексу в значении «коитус», — но всё равно не полюбила. Штайнер уже сделался штандартенфюрером, однажды утром он нарисовался в его дверном проёме, до того качал дверь из коридора, будто проверяя петли, прикрученные орлами внутрь, прежде чем войти и втравить его в смертельную опасность, неторопливо изучал комнату, во взгляде ни толики сомнения или расположения, от ужаса Анатолий едва не забыл включить плёнку, вскочил, начал расхаживать, лихорадочно соображая, как это замаскировать, жался спиной к шторам, Ш. сказал, что они будут стирать память Гиммлеру, собирающемуся посетить лагерь, заманчиво, надо бы сесть и перебрать, что ему терять, какой вообще эмоциональный фон, когда близится конец и, более того, когда в его силах этот конец ускорить.

Анатолий влетел в комнату, — руки трясутся, щека горит, — распахнул сундук и стал швырять за себя листы с инструкциями касательно Светланы на все случаи её жизни, за которую он отвечал, график менструаций, список подарков на новый год, незаконченная вышивка, прогрессивная характеристика по декадам, коллаж из страниц её медицинской карточки с красными крестами на проблемных зонах, дневник наблюдения после стирания, наполовину фетиши, наполовину её смертный приговор, усеивать ими пространство — шаг не столько опрометчивый, у него и других оттенков изрядно, от края предательства до края решения задачи сокрытия военных преступлений, вот человек, ещё до конца ничего не решил, но швыряет, а сам просил ему доверять, это всё, однако, его только подстёгивало, разогнулся, принялся плясать на листах, надрывая свои же вердикты, полные страстей, развёрнутые намёки отдать всё, для него gewohnlicher Faschismus [284] был таков, кадр отъезжает, видно всё общежитие, два этажа, на каждом по пять освещённых жёлтым всплеском окон, раздвинутые шторы, десять сцен в проёмах сквозь редкий снег, кто-то танцует с невидимым партнёром, кто-то висит на медном абажуре под потолком и поднимает ноги к груди, кто-то в спешке пакует вещи, периодически прыгая на крышке чемодана, другой мастурбирует на вид лагеря, стоя на подоконнике, держась левой рукой за карниз, другой штопает форму под настольной лампой, другой ебёт разложенный на письменном столе труп, другой с безразличным лицом крутит ручку направленной в окно кинокамеры, другой держит в обеих руках по вставной челюсти и двигает ими навстречу друг другу, озвучивая, другой заколачивает изнутри входную дверь необрезной доской, в его проёме видна слабая вспышка, ему теперь десять лет, он рассчитал, что точно не успеет вновь изобрести прибор до того, как закончится война.

[284] Обыкновенный фашизм (нем.).

[283] Верёвочные лестницы (нем.).

[282] Победителей (нем.).

[271] Газ (нем.).

[270] Заштопанные брюки (нем.).

[269] Уничтожение трудом (нем.).

[268] Газовая камера (нем.).

[267] Цех (нем.).

[266] Комендатура (нем.).

[265] Лазарет (нем.).

[264] Орлом (нем.).

[263] Дом надзирателей (нем.).