Планета битв
Шрифт:
«Надо бы тут фонарь повесить, – подумал Елисеев, пересекая двор. – А то свои уже не узнают». Впрочем, узнать его сейчас было бы мудрено. Обросший, в бороде, в меховом пастушьем плаще, он больше походил на бродягу.
На лестнице уже был слышен гул голосов. Отблески пламени из жилых покоев метались по стенам. Клим услышал, как торжествующе взвился голос дяди Стаматиса:
– Ага! Вот и мясо, вот и вино!
Гости ответили дружным ревом.
«Сейчас войду, встану у дверей и буду ждать, пока кто-нибудь не обратит на меня внимание. – От этой мысли Климу сделалось весело. – Интересно, кто
Мимо, вниз по лестнице, торопливо перебирая ногами ступеньки, пробежала парочка – парень с медным кувшином и девушка, хихикающая в кулачок. Клим перешагнул родной порог и встал у раздвинутого входного занавеса, как и было задумано.
В гостиной, залитой светом двух десятков светилен, бушевало застолье. За овальным, отлитым по собственноручному рисунку Клима столом сидело множество народу. Тут была вся обширная семья Киприади и еще какие-то незнакомые Елисееву люди – мужчины, женщины, старики. По комнате с визгом носилась стайка черноголовых ребятишек, на диване в нише, заботливо укрытый двуцветной шкурой альбы, кто-то спал.
Внимание Клима привлек рослый кучерявый парень, горделиво восседавший в кресле с высокой, украшенной завитками спинкой. В его, Клима Елисеева, кресле. У парня имелся потный баклажанистый нос, покрытая черной шерстью грудь и толстенные, красные лапы, так и мелькающие над столом, над блюдами и кубками.
– Уважаемые гости! Дорогой Петрос! – перекрикивая общий шум, завопил дядя Стаматис, потрясая зажатым в руке ножом. Стало немного тише, несколько человек отложили столовые приборы и приготовились слушать. Кто-то шикнул на детей.
– Дорогой Петрос! – повторил дядя Медеи. – Мой мальчик! Вот ты и вернулся! Для всех нас это такая радость, такое событие. Мы помним тебя во-от таким крохой. Как вы с Медеечкой гуляли, маленькие, во дворе нашего дома в Салониках… Какая вы были пара…
Толстый грек едва не пустил слезу умиления, но сдержался. Клим нахмурился – у него в душе зашевелился червячок сомнения в том, ему ли посвящен весь этот гульбарий. Кучерявый волосатый детина, который, судя по всему, и был «дорогим Петросом», широко растянул в улыбке губастый рот, при этом умудрившись не перестать есть. Разорвав пополам запеченного подсвистка, он откусил громадный кусок – жир потек по небритому подбородку.
– …Мы же похоронили тебя, Петрос! – ревел между тем дядя Стаматис. Нож в его руке уже сменил высокий бокал, из которого выплескивалась на скатерть темная жидкость. – Но ты обманул саму смерть! Ты вернулся! Как настоящий грек, ты не дал убить себя всем этим… этим… злодеям!
– Т-шь! – тетка Панагиота пихнула мужа круглым локтем в бок. – Что несешь, старый?
– Молчи, женщина! – высокомерно ответил ей дядя Стаматис и вытер рукой потный лоб. – О чем это я? Ах да! Дорогой Петрос! Какая вы с Медеечкой были пара! И если бы мой драгоценный брат, мой бедный Константинас, был сейчас жив, он порадовался бы за тебя… И благословил бы! Этот так называемый муж, что окрутил Медеечку, немало выпил моей крови, да лопнет его печень. Но он наконец-то сгинул невесть где и дочь наша – а Медея нам дочь! – теперь свободна. Да отстань ты!
Последняя
– Сестра! Уймись! – важно сказал могучий старик с седыми бровями, сидевший по правую сторону от жены Стаматиса: – Дай мужчине кончить!
За столом засмеялись. Громче всех заржал молодец в елисеевском кресле.
– Спасибо, Анаргирос! – с достоинством поклонился старику дядя Стаматис. – Но я могу урезонить свою женщину сам. Ну, почтенные родственники и дорогие друзья, давайте же выпьем за здоровье нашего Петроса и за их будущий союз с Медеечкой, который я, как старший мужчина в роду, благословляю! Амен!
– Спасибо, дядя Стаматис! – заревел Петрос, отшвырнул полуобглоданного подсвистка и вскочил, потрясая ручищами. – Я согласен! И не посмотрю, что Медейка брюхатая, с ребенком возьму! Вот какой я человек!
Гости взвыли. Зазвенели кубки, черное вино полилось на скатерть, на блюда со снедью, на пол.
– Петрос! Петрос!! – скандировало множество голосов.
У Клима на щеках набухли желваки. До него наконец-то дошло, что происходит в его доме. Радовало только одно – за столом не было Медеи. Будь она здесь, он полез бы в драку не задумываясь.
«Это хорошо, что меня до сих пор не заметили, – подумал Клим, медленно пятясь к двери. – Нужно собраться с мыслями. Похоже, я вернулся, едва не опоздав».
Выбравшись в полутемный подъезд, Клим спустился вниз под лестницу. Здесь жила тетушка Басима, помогавшая Медее по хозяйству. Клим не увидел ее в гостиной и справедливо рассудил, что может застать пожилую сирийку дома – христианская родня жены не жаловала до сих пор хранящую верность исламу женщину.
Трижды стукнув в медную дверь костяшками пальцев, Клим вскоре услышал шаркающие шаги.
– Сейчас все и выяснится, – вслух произнес он.
– Кого там шайтан принес? – проворчала тетушка Басима, отодвигая засов. Дверь распахнулась. На Клима повеяло кисловатым запахом овечьего сыра – сирийка признавала его за «настоящую» еду и всегда имела запас этого редкого пока еще на планете яства.
Она узнала Клима сразу.
– Сид Клим! О, алла! Входите же!
Ухватив Елисеева маленькой, но сильной рукой за плащ, тетушка Басима втащила его в комнатку и захлопнула дверь.
– Где Медея? – первым делом поинтересовался Клим.
– Спит она. Намучилась, бедняжка. Тяжело ей, – вздохнула сирийка, подталкивая гостя к низенькой лавочке у крохотного стола. – Вчера тошнотой мучилась, я ей корень девятицвета заварила. Наши женщины говорят – очень он от страданий помогает тем, кто ребенка носит. Сегодня полегче вроде, но сил у нее мало. А тут еще эти… нечестивцы. Понаехали – и пируют, и пируют, покарай их Аллах!
– Да объясните же толком, сейида Басима! – взмолился Клим, так и не сев. – Что тут происходит?
– Ох, сид Клим… – Сирийка горестно покачала головой, поправила темный платок и заговорила, поблескивая черными глазами: – Такое происходит, что лучше бы нам всем и не знать. Три дня назад явился этот бугай, да падет на него гнев всевышнего. Сказывала мне соседка Хинд, был он нареченным женихом нашей сейиды Медеи, да то ли погиб, то ли сгинул, когда каждый начал биться с каждым. И вот – вернулся.