Планета Харис
Шрифт:
– Очень. Очень хорошо!
– Что же вы будете делать во второй своей жизни? Рената не то полушутливо, не то торжественно подняла кверху руки.
– Я буду писать поэму, я уже пишу.
– О чем?
Рената слегка смутилась.
– Не знаю почему, но... понимаете, меня это переполняет. Я пишу поэму о... космосе. О трепещущей былинке в межзвездных безднах - Человеке. О чудных и непостижимых цивилизациях, с которыми он столкнется в своих поисках Вечности. Может, это слишком дерзко, но я... Я... вижу это, даже закрыв глаза.
13
ЧЕРЕЗ СТО,
Аз семь ритор, не философ... простец человек и зело исполнен неведения.
Аввакум
Незаменим
академик Ландау.
Незаменима
и окрылена
резкость
конструктора
Королева!..
Даже артисты
цирков бродячих,
даже стекольщик,
даже жестянщик,
кок,
над которым не светятся
нимбы.
незаменимы.
Незаменимы...
Роберт Рождественский
Благожелательно и заинтересованно Ермак Станиславович выслушал меня и Ренату. Ни малейшего следа недоверия. Не ошибся я в этом человеке - родном дяде Вики.
Мы сидели в его кабинете, в Институте Личности на Чистых прудах.
– Приходилось ли вам сталкиваться с чем-либо подобным?
– напряженно спросил я.
– Да. Недавно,- подтвердил Ермак, разглядывая Ренату. Я вскочил со стула.
– Успокойся, Кирилл,- заметил Зайцев.- Три случая, кроме ваших...
– Кто? Что вам об этом известно?
– Только успокойся, а то я отложу разговор. Ну ладно. Ты сядь... Так вот, случай первый. Ко мне обратился врач из Института психиатрии Валерий Тер-Симонян, такой симпатичный молодой человек, с мышлением незаурядным и нешаблонным. К нему в отделение доставили крайне нервного и желчного мужчину, который изъяснялся на чистейшем древнерусском языке семнадцатого века, был одет в сильно поношенный кафтан и назвал себя протопопом Аввакумом.
– Что?!
– Да. Аввакум. Вот так. Тер-Симонян не то что поверил ему, но многое в этом случае не объяснялось... Он не стал обращаться со своими сомнениями к главному врачу, а пришел ко мне. Тер-Симонян принес с собой одежду Аввакума, его обувь, документы, письма и просил меня, чтоб я от своего имени установил лабораторным путем - фальсификация ли это или...
– Ну и что?
– Семнадцатый век!.. Но этой материи, этой бумаге не триста лет, а самое большее - несколько месяцев.
– Так фальсификация?
– Нет. Я этого не сказал.
– А что же?
– Как будто протопопа перенесли во всем его одеянии из семнадцатого века. И документы - подлинники. Свежие подлинники, если так можно выразиться.
– Что же теперь будет с Аввакумом?
– вмешалась Рената.- Неужели будут его держать в больнице? Это жестоко.
– Вопрос очень сложный. Мы с молодым доктором рядили так и этак. Все осложняется тем, что протопоп очень упрям, крут и не согласен "отречься" ни от своего сана, ни от имени. Кроме того, его же нельзя оставлять одного, с ним должен быть специальный человек, иначе... его опять доставят в лечебницу.
– Интересно, он понимает, в какое время он попал?
– Вполне. Это очень умный человек. Он всем интересуется.
– И как же он объясняет то, что с ним произошло?
– Бог перенес его на триста лет вперед... Пока порешили вот на чем: Тер-Симонян берет отпуск и, забрав Аввакума под свою ответственность, удаляется с ним на свою дачу, здесь же, в Подмосковье. За месяц попытается растолковать неистовому протопопу ситуацию. Полечит его, нервы-то у бедняги никуда не годятся. Научит его современному русскому языку. Покажет ему Москву. Тер-Симонян обещал держать меня в курсе. Недельки через две я сам к ним съезжу.
– А второй случай?
– с жгучим любопытством напомнил я.
– Второй случай... Дело еще более деликатное. Гений из вашей области, космонавтики...
– Королев?
– Нет. Этот сам понял ситуацию и назвался другим именем. Рассказала мне о нем женщина, приютившая его. Она подозревает, что... это Циолковский.
– Ух ты! И что с ним, надеюсь, он...
– С ним все в порядке. Назвался Ивановым. Дни и ночи занят научной работой. Перечитал горы книг, журналов, рефератов. Видно, хочет догнать, разобраться, чтоб идти дальше...
Женщина почти уверена, что это Циолковский.
– Но если это действительно Циолковский, так невежественно и глупо с нашей стороны не попытаться...
– Он правильно поступил - не назвав себя. Пока еще рано. Зачем подвергать себя насмешкам? Отрицательные эмоции ему противопоказаны - ему работать надо... Так вот, третий случай...- Ермак опять уставился на Ренату.
– Вы не захватили с собой документы? Те... выданные в 1932 году?
– Вот они.
Рената достала из сумки пачку документов и передала Зайцеву. Я уже видел их. Ермак медленно развернул их: диплом об окончании Тимирязевской академии - новехонький диплом. И паспорт. И две книги с одной и той же надписью. Одна пожелтевшая от времени, другая новая.
– Вы можете мне это доверить?
– попросил Зайцев, внимательно просмотрев все.
– Пожалуйста.
Зайцев опять смотрел на Ренату, а я на него.
Невысокий, худой, пропорционально сложенный, очень славный и обаятельный человек. Серо-зеленые глаза на загорелом с резкими чертами лице смотрели лукаво и сочувственно, понимающе.
В чем было его обаяние - в доброте, любви к людям, доверии к ним, желании сделать каждого счастливым?
– Вы помните свою прабабку?..
– вдруг спросил он Ренату.
– Помню очень хорошо. Она умерла от сыпного тифа в 1919 году. Мне тогда было десять лет. Она была добрая, ласковая, мудрая и очень любила меня. Она ведь меня вскормила, мать я никогда не видела, она умерла, едва я появилась на свет. Многое о бабушке я знаю от отца. Он часто о ней рассказывал.
– Как ее звали?
– Авдотья Ивановна Петрова. Девичья фамилия Финогеева.
– Расскажите мне о ней подробнее, если можете.
Рената взглянула на него с любопытством. Кажется, она сразу заподозрила что-то и разволновалась, но взяла себя в руки. Даже села поудобнее, приготовясь рассказывать.