Планета матери моей
Шрифт:
Я тупо уставился на стакан. Пузырьки в нем уже осели. «Кажется, остывает», — сказал про себя. Поднес к губам и сделал большой глоток. Дыхание перехватило. Я натужно закашлялся.
Когда подавальщица принесла ужин, не только столы, но и тарелки двинулись на меня, перегоняя друг друга. Я забыл про ошпаренное горло. Беспричинное веселье направило мысли в сторону самых желанных видений. Жадно пережевывая бараньи хрящи, я в мечтах прогуливался с Халлы. Она казалась беззаботной, шаловливо подшучивала надо мной и громко смеялась, не оглядываясь опасливо вокруг
Пока я насыщался, под дверями канючили поздние прохожие, барабанили в дверь, окликали подавальщицу, просили, чтобы она их тоже впустила. Толстуха проходила мимо, даже не повернув головы.
Едва я вышел наружу, они окружили меня плотной гурьбой, стали дергать за рукава, тянуть за полы.
— Ты, парень, кажется, хорошо с нею знаком? Скажи, пусть отопрет. Хотим обмыть приятный вечер. Будь нашим гостем.
Не знаю, откуда набрался я храбрости, но только дернул дверную ручку с такой силой, что подавальщица мигом отодвинула засов.
— Что за народ? — ворчала она. — Днем пусто, один ветер гуляет. А когда тарелки вымыты, тут и заявляются. Чем вас потчевать, мои ягнятки?..
Когда я вторично выбрался из питейного заведения, жара спала, и бодрящая прохлада остудила потный лоб. Как все замечательно, небывало прекрасно складывалось в жизни! Блаженство распирало меня. Сегодня я впервые самостоятельно вел машину. И не по учебному двору, а мчался по шоссе, да еще сколько километров! Ни единой ошибки не отметил инструктор. А как, оказывается, любят меня мои товарищи! У другого от таких похвал пошла бы кругом голова. А я только скромно сказал, что своими лестными словами они меня возносят на вершину горы. Если бы не остановил их, потоку восхвалений не было бы конца.
Я брел в самом радужном настроении и, очутившись на главной улице, вспомнил, что так и не повидал сегодня Халлы. Не навестить ли ее? Поздно? Ерунда. Голубоглазая директорша давно десятый сон видит.
Но Халлы, которая неизвестно как оказалась внизу, едва я дернул запертую входную дверь, почему-то замахала руками и стала отталкивать меня в сторону, подальше от крыльца. При неясном свете, падающем из ближнего окна, я видел, что глаза ее широко раскрыты, а нижняя губа прикушена. Я никак не мог взять в толк, почему она прогоняет меня. И какие смешные знаки при этом делает! То приложит ладонь к щеке, прикроет глаза, видимо советуя немедленно отправляться спать, то махнет рукой, предлагая перенести наше свидание на завтра. «И что это с ней такое? Стою рядом, а она как будто меня не видит, слова путного сказать не хочет…» — обиженно подумалось мне.
Хлопнула дверь. Я вздохнул и огляделся. У тутового дерева стояли на привязи два верховых коня. Они не были расседланы и в нетерпении глодали кору.
Родным, деревенским повеяло вдруг на меня. В памяти мелькнуло грустное материнское лицо. Я решительно зашагал прочь из города.
Было достаточно поздно, когда взобрался наконец на Каракопек и привычно нашел дом Халлы. Только их окна и светились еще во всей округе. Неужто проклятый Табунщик до сих пор торчит
Другая нелепая мысль ударила в голову: «Халлы кого-то прятала, поэтому и поспешила меня спровадить! Надоел я ей, что ли? Или сам уже остыл к ней?»
Все это показалось мне ужасным. Гораздо хуже того, что Табунщик может обхаживать ее отца. «Конечно, Фарадж нынче от прибыли лопается… А я взял деньги от Халлы… Зачем я это сделал?! Что я за несчастный человек: живу из милости в чужой хибаре, донашиваю одежду с чужого плеча, с посторонней помощью поступил на курсы, а теперь еще напился на чужой заработок! Да как я посмел чуть не все растратить за один лишь вечер?!»
На крыше виднелась неподвижная фигура матери. Как ни просил ее, она всякий раз упрямо дожидалась меня в темноте и одиночестве. «Почему не подышать чистым воздухом? Да и соседи только-только разошлись», — смущенно оправдывалась она.
— Ай, миленький, утомили тебя эти дороги? Будешь по столько часов в книги смотреть, в глазах потемнеет, — такими ласковыми словами встретила она меня.
Из моих объятий она, однако, поспешила освободиться.
— Отпусти же! От запаха бензина у меня дыхание захватывает. В бочку ты, что ли, залезал? Пошли скорее домой, постираю рубаху, к утру высохнет. Ведь люди осудят: сирота он круглый, матери, что ли, нет, чтобы замарашкой ходить?
— Не нравится запах, не посылала бы на курсы, — проворчал я.
— От учебы вреда не будет, — резонно возразила мать. — Захочешь, потом другую профессию выберешь. А наш Амиль тоже сегодня сдал экзамены, или как там они в школе говорят? Прыгает от радости. Теперь, говорит, начну работать, тебе куплю шелковую юбку, а сестре гребенку. А я отвечаю: если так деньги транжирить, нам и на хлеб не хватит, сынок. Надулся от обиды. Совсем еще глупый.
Обычно мать не могла со мною наговориться. Но сейчас после нескольких слов почему-то запнулась. Добавила погодя:
— Дядя Селим про тебя весь вечер спрашивает. Поешь и зайди к нему.
— Ничего дурного не случилось?
— Чему дурному быть? Хлопот у него много с этой постройкой. Подмоги ни от кого нет. Я уж говорю Гюльгяз, жени, мол, его поскорее, не ждать же, когда по второму разу борода станет расти? Она отвечает: вы нам как родные, ты — тетушка, Замин — младший братец, вот и расстарайтесь, пособите со сговором и женитьбой.
— А невеста на примете уже есть? — Мне захотелось хоть что-нибудь поразведать.
— Мало ли девушек, которых матери вскормили добрым молоком? — спокойно отозвалась мать. — Куда камушек ни кинь, непременно угодишь в дом, где живет чья-нибудь дочь на выданье. Зачем ему за городскими гнаться? Свои одна другой краше.
— Ты считаешь, разницы нет, та или другая невеста? А я вот видел в Чинарлы, как девушку прямо от жениха умыкнули.
— Как же ты попал в Чинарлы?
— На автомобиле ездил.
— Слава аллаху. Так ты, миленький, уж на машине работаешь? Может, дядя Селим для того и зовет тебя?..