Планета призраков
Шрифт:
Еще я слышал рассказ, что один мужичок из села Богодухова в мгновенье ока прикатил в город Ливны Орловской губернии, отстоящий на 80 верст; его тоже подвез кто-то, и он неожиданно-негаданно очутился в Ливнах, в трактире; однако, мужичок этот умер много лет тому назад, и рассказ этот поступил в область преданий.
Есть духи имеющие свое определенное местожительство. Таковы: домовые, банные, овинные, водяные и пр.
Что касается домового, то почти все крестьяне верят, что он существует и живет невидимкою в каждом доме и непременно один, но каков внешний вид его – никто не сказал. Никто его не видал: он – невидимка. Иногда домовой любит скотину, гладит, кормит и холит лошадь, заплетает ей гриву, а то случается, что скотина плохо ест, худеет, тоща крестьяне говорят, что она не к двору, ее не любит домовой. Если крестьянину жалко переменить лошадь, которую невзлюбил домовой, или хозяин, как они еще называют его, то мужичок оставляет в хлеве, где стоит скотина, хлеб с солью, как бы в дар «хозяину»; но это теперь редко практикуется, скорее бывает, что если лошадь и корова худеют, не к двору, то такую скотину мужик продает или меняет. – У одного крестьянина в селе Богодухово, Орловского уезда, еще не так давно, была тройка лошадей одной масти; как-то этот мужичок проговорился мне, что с лошадьми его беда, корму не едят, валяются по ночам и бьются и совсем, сердечные, исхудали, стало быть, говорит, хозяин их невзлюбил. Из дальнейших расспросов я узнал, что у этого мужичка
Говорят также, что ночью иногда давит, душит домовой, но прочтешь «Иже херувимы», то перестанет; объясняют это тем, что находит будто бы тень домового, сам же он не посмеет подойти к крещеному человеку.
– У одного мужичка коровы не водились; что-что ни делал мужик, и молебны-то служил, каждый воскресный день свечку пятикопеечную ставил св. Власию, – ничто не помогало; купит другую корову, смотрит, худеет она, молока не дает, все плачет, слеза течет, глаза гноятся. Чистая беда! Вот одна знахарка и посоветовала ему: «как только корова отелит теленочка, то выпой последнего и отвези в острог арестантам». Мужик так и сделал. Что же? С тех пор все стало благополучно; коровка корм ест, молочко дает и сама на себя похожа. Крестьянин этот жив и теперь.
У одного мужичка лошади не водились, корма не ели, были худые, ночью бились и валялись, а к утру все мокрые стоят; невзлюбил, стало быть, лошадок хозяин. Что ни делал мужичок – ничто не помогало. Вот ему и посоветовала знахарка Акулина пустить на реку тот образочек, который обыкновенно висит у крестьян на их дворе. Послушался мужичок Акулины, снял образок со стены и пустил на реку, вниз по течению, и с тех пор лошади у него стали поправляться, и дело пошло как по маслу. Крестьянин этот жив и по сю пору; он же говорил мне, что если домовые невзлюбят скотины, то мучают ее, бьют, ездят на ней, не дают есть корма. Если же домовой бывает разиня, соня, то соседние домовые воруют тогда корм у скотины и перетаскивают его своим любимым лошадям и коровам. Случается, что домовые из-за корма подерутся, подымут писк, визг, – сонливый домовой тогда проснется и прогонит незваных гостей-воров.
– Купил крестьянин Семен хорошую гнедую кобылку, холил ее, кормил вволю овсом и сеном, благо последнего в тот год уродилось много; кобылка стала гора горой. Но вдруг она стала худеть, прежние веселые глаза помутились. «Домовой невзлюбил», решил крестьянин; решили так же и соседи, а особенно настаивал и взваливал вину на домового сосед Егор. «Удивительно, право», говорил Семен, сколько ни положишь корму, весь съест, а стала кости да кожа». – «Ну, что ж, возразил на это Егор, – корм-то ты кладешь, да его соседние домовые таскают, а твой-то слюнявый видно соня, знай себе спит». Семен было уж порешил продать свою лошадку, а себе купить иную и другой масти. Но вот подошло Крещенье, у Семена престольный праздник: приехали к нему в гости знакомые из соседних деревень, приехали кумовья с кумушками, сваты со свахами и прочая родня. Год был урожайный; всего было вволю: и пирогов, и убоинки, про винцо и говорить уж нечего, так что Семен наш принял гостей и родню на славу. Сидят Семеновы гости вечерком, пьют, едят, речи гуторят, вдруг слышат, что-то на дворе зашуршало, а там послышалось очень ясно: «ох». Семен наш перекрестился и подумал: «опять, видно, домовой; доконает он мою лошадку; пройдет праздник – непременно сбуду». Но кто-то из гостей вышел на двор узнать причину, и что же? Как раз около колоды, где был корм для лошадей, валяется мужик и стонет. Гость вбежал в хату рассказал, что видел на дворе и слышал, и вот посыпались все из хаты во двор, подходят к колоде, и тут-то Семен видит Егора, своего соседа. На вопрос, зачем он сюда попал и отчего у него разбито лицо, тот чистосердечно рассказал, что корм у кобылки воровал он, а не домовой, вот Бог наказал его: «лез я, говорит Егор, через крышу, да нечаянно поскользнулся и скатился под ноги кобылки, а та и ударила меня пятами, да так здорово, что не подымусь».
Сначала Семен было рассердился и хотел посылать за старостой, за сотским, но гости и родня упросили его не делать этого для праздника, а простить Егора, который, в свою очередь, по-крестьянски, поклялся отцом и матерью, женою и детьми, что впредь этого не будет делать; тогда Семен взял да и простил Егора. С тех пор лошадка Семенова опять стала поправляться и сделалась еще краше прежнего.
Однако, про проделку Егорову впоследствии узнала вся деревня и прозвала его домовым; все смеялись, как это «слюнявый соня» смазал по харе его, Егора, аль он разбудил его, соню, как грохнулся с крыши к колоде?
Говорят, что в старину в овинах водились черти, но теперь овинов нет, и черти переселились неведомо куда; водились также и в банях.
– Наша поповка, т. е. усадьба духовных лиц, находится в черте крестьянских строений; во всей поповке была только одна баня, у попа, да и та стояла от дворов на далеком расстоянии, на задах, ближе к полю; про эту баню ходили страшные слухи, что будто бы в полночь сюда приходили с погоста мертвецы, а погост от бани был не далеко; говорили также, что в ней пировали черти с ведьмами, отчего часто слышали шум, крики и хохот; говорили даже, что раз сам сатана был в бане и играл на дудке, а черти с ведьмами плясали и хохотали. Сам поп боялся топить баню ввечеру, а всегда парился в ней днем и то с двумя-тремя работниками; попадья же много лет не заглядывала в баню; жутко ей было. Поп хотел было разломать баню, не одному ж ему в ней мыться, да все откладывал; народ же говорил, что поп не ломает бани из-за боязни, что черти переберутся, пожалуй, еще ближе, прямо на потолок; правда ли это, нет ли, но так люди говорили. Однажды к попу приехали два его племянника, ребята молодые, учившиеся уже в семинарии, про чертей уже слышавшие, но хотя не прочно, а все-таки не воровавшие в их бытие. Узнав про слухи, что в бане их дядюшки водятся черти и всякая бесовщина молодцы племяннички собрали с дюжину смелых парней, вооружились что под руки попало и хотя с трепетом, на сердце, а все-таки подошли к бане почти в полночь, и о диво из див! в бане огонь, шум и крик, и хохот; оробели наши смельчаки и пошли было назад но почему-то остановились: голоса из бани послышались не бесовские, а вполне человеческие. Вооружившись смелостью, опять подходят и уже ясно слышат, что в бане люди, а не черти; дверь отперта настежь, табачный дымок выходит из нее; молодцы прямо к двери – и что же? Пять парней и столько же баб, а может быть и девиц, пьют преспокойно водочку, громко разговаривают и все в амурном настроении. Вышло, что не молодцы испугались
Что касается водяного, то никто из крестьян села Богодухова не мог дать мне ясного и определенного ответа, есть ли они или нет. Говорят, что ранее в буковище под мельницей жил водяной, а теперь его нет, вероятно, стар стал и околел, а все-таки ночью и поздно вечером купаться нельзя, а то утопит водяной; так что выходит какая-то раздвоенность в мыслях: с одной стороны водяной околел, а с другой – ночью купаться нельзя из-за боязни того же водяного. Несколько лет тому назад, пожалуй, около 15-ти, в реке Неручи, протекающей в селе Богодухове, утонула женщина, которая, по словам крестьян, в ночное время показывалась из воды и хлопала в ладоши, а также хохотала; однако, видеть ее никто не видал, но все-таки крестьяне и крестьянки боялись ночью проходить мимо того места, где утонула женщина.
Впрочем, в последнее время крестьяне забыли про это место, вероятно, убедившись, что особого ничего тут не бывало, да и не может быть.
– Давным-давно в буковище, что под мельницей, водился черт, который питался рыбою, а особенно любил кушать карпов, которых в буковище была тьма-тьмущая; жили эти карпы (лини?) в норах, на дне, где возились, словно свиньи. Черта этого все боялись и никто в позднее время не ходил мимо буковища. Даже поп сельский боялся его и ежегодно в подарок черту сваливал в буковище воза два хлеба, конечно испорченного, который не ели уже свиньи. Но черт не брезговал гнилым, затхлым хлебом, он и без того был очень рад и доволен, что сам батька-поп его уважает, и какой бы то ни было подарок, а все-таки присылает. Как-то летом, крестьянин Пахом, опытный нырок и охотник до карпов, подошел к буковищу, разделся, начал нырять и доставать большущих карпов. Кстати скажем, что эта рыба очень смирна в норах и не пугается человека, а потому и Пахом, зная известную сноровку при подобной ловле, вытаскивал карпов очень удачно, так что стоявшие на берегу крестьяне удивлялись счастью Пахома, который, наконец, и сам сказал: «Теперь нырну и с самого черта шапку стащу, да еще клюну его кулаком по харе». Нырнул Пахом, да и остался в буковище; насилу разыскали его и вытащили багром, но уж мертвого. «Не хвались Пахом, что стащит с черта шапку, может быть и жив бы был», говорили одни, а другие возражали, что черту досадно было, что Пахом повытаскал много любимых его карпов, отчего поймал его и задушил. Но как бы то ни было, а все-таки крестьяне не ныряют и до сих пор в буковище за карпами, несмотря на то, что их там множество.
Что касается леших и русалок, то даже старики говорят, что они были раньше, но видеть все-таки их не видали, а теперь их нет, и куда девались – не знают.
Царство русалок, как говорят, было в «коноплях», так как за неимением лесов и больших рек в данной местности им водиться было негде, кроме коноплянников; но почему их теперь там нет, никому не известно.
По народному поверью, удавленники и утопленники поступают во власть чертей.
– Жил в одной деревушке парень; за какое, бывало, дело ни возьмется он, все ему одна неудача, и прозвали за то его Васей Бесталанным. Пошел раз Вася искать какой-нибудь работы; к тому придет, к другому, один ответ: «нет, мол, паренек, работы». С досады Вася и говорит: «теперь бы хоть к черту нанялся»; а черт тут, как тут, стоит себе, ухмыляется, хвостиком повертывает и говорит: «наймись, наймись ко мне, дружок!» – «Хорошо, ладно!» отвечает Вася. Ударили по рукам, уговорились, конечно, в цене, и пошел Бесталанный в батраки к черту, а тот заставил его возить воду. Лошадей у черта было много, и чуть ли не каждый день новые; богат был черт: говорил он Васе, что лошадок скупает по ярмаркам и что он держит подряд и на других чертей, ведь не одному же ему нужны лошади, всякий черт любит прокатиться. Хорошо ли, плохо ли жилось нашему Васе, однако проходит год, он и просится у хозяина в побывку домой, повидаться с родными, – а там опять приду к тебе, говорит Вася. Черт отпустил батрака, дал ему денег, все серебра да золота, дал даже лошадку доехать до двора; простились и покатил наш паренек домой. Долго ли, коротко ли, подъезжает наконец парень к своей хатке; выбегает ему навстречу родня, вышли и соседи поглазеть, благо давно не видали Бесталанного; лихо подкатил к своей хате Вася, останавливает лошадь и говорит: «тпру, маточка, уморилась!» Едва выговорил малый: «маточка», как из-под него выскочила родная его мать, да и бежать. Все перепугались не на шутку, а пуще всех Вася; узнал он тогда, что матушка его с полгода назад удавилась, и понял он, что за лошадки были у черта-подрядчика. Так-то Вася Бесталанный и прикатил домой на своей матушке-удавленнице; говорят, что и воду-то он возил на ней. Оробел тогда Вася и к черту на другой год в батраки не пошел.
– «За копейку удавится», говорят про скряг. Или еще: «скряжничество до добра не доведет», «скупой за копейку с колокольни спрыгнет»; «скупой за копейку удавится». Вот рассказ про одного удавленника:
– На большой дороге был богатый постоялый двор; много православных перебывало в нем: кто лошадку покормит, кто чайком побаловаться, а иной заедет просто водочки испить. Хозяин на постоялом дворе был старый-престарый; люди баяли, что ему без году сто лет, и был этот старик страшный скряга, никому не доверял он своего хозяйства, во все и повсюду вникал сам, до всего доходил своим глазом. Сыновья стариковы, а их было у него трое, скорее походили на работников, а не на хозяйских детей; без спросу и указу отцовского они ничего не могли сделать. Как-то остановились на этом дворе одни проезжие, бедные мужички, переночевали, а наутро при расчете не уплатили одной копейки. Знамое дело, копейка хоть и деньга, да не дорого стоит, но для скряги что золотой, что медная копейка – все равно, одинаково он их бережет и лелеет. Так и наш старик долго приставал к проезжим мужикам, чтобы рассчитались сполна, но делать нечего, где же взять копейку, коли ее нет; не лошадь же отпрягать, и то хорошо, что побожились мужики: «ей-богу, мол отдадим, когда назад ворочаться будем». Однако старику не спалось, не елось, все мерещилась ему неотданная копейка, и, не дождавшись обратного проезда мужичков, он взял да и удавился. Дети его хорошо знали, что батюшка их, конечно, не в рай угодил, а потому посоветовались со священником, который и велел им в течение восьми лет ни с кого за постой не брать, а бедных мужиков непременно даром кормить. Послушались они этого совета и ни с кого не берут за постой, а бедных и даром кормят. Вот проходят и восемь лет. Как-то под вечер, в сильную вьюгу, прикатили на тройке богатых лошадей на этот двор двое господ и просятся переночевать, а господа эти, к слову сказать, были никто другой, как черти. Переночевали они, призывают, кто за хозяина, и дают за постой; тот не берет; «ну, возьми хоть лошадку», говорят господа, но и от лошадки отказываются. Делать нечего, уехали. Глядь, а на дворе стоит в хомуте серый жеребец, господский коренник; так и ахнули стариковы сыновья, но все-таки подошли к жеребцу и снимают с него хомут; только что успели снять, ан перед ними вместо жеребца – их отец, который благодарит их, что послушались они совета священника, что теперь он отмолен и избавлен от мучений. Проговорив это, старик тотчас же скрылся.