Пластилин
Шрифт:
Крякнул он, набрал побольше воздуху в легкие и запустил руку куда требовали.
– Чего нащупал? – смеется барыня. – Небось мохнатенько, небось колечками?
– Имеется, – и стал Петрович получать эротику.
– А теперь щекочи!
– Хм, да мы это сызмальства знаем!
Принялся Петрович щекотать. А барыня ну давай елозить, ну давай взвиваться, разве что не кувыркается.
– Круче, – шепчет, – круче!
Завертелась жарче прежнего, аж подпрыгивает. Как вдруг: р-раз! Выскочила волчком в оконце,
Призадумался Петрович: барыню потеряли. Кеня тут заскрипела:
– А ты где, Петрович? Лед чего не колешь, почему притих?
– Приусталось мне, – отмахнулся Петрович. – Примахорочкой припобалуюсь…
– Это можно… – зевнула Кеня. – Да к ужину поспей.
Пока думал Петрович про казус, Царь-град взялся. Звездами графскими сверкает, дворниками-пузатеями пузырится, городовыми цацкает, в петухах весь, в золоте, то бубликом манит, а то крендельком, то конфеткой в окне, то шарманкой на улице, то хозяйкой у самовара.
Люди по улицам ходят важные, тучные; кто папку с бумагами несет, кто тросточку прогуливает; барыни летают словно стрекозочки, снегу везде, словно в сказочке.
В одной двери купец водочку пьет, блинами закусывает, икоркой примакивает. Рядом девица, щечки красные, по-голландски два словушка знает, а по-русски только зевать умеет да мух в окошке давить.
В другой двери француз ножкой бьет, буклей трясет, аптекарю чего-то сказывает. Едут барыню лечить, в комнаты входят светлые, пилюльками красавицу поят, дворового мальчишку в обе руки бьют кулаками пудовыми, у того искры из глаз, из ноздрей сопельки.
В одном присутствии господин ходит важный, при алмазной звезде, плешь свою наклоняет и доклад в собрании делает.
Сапожник усом потряхивает, щеткой играет, молодой щеголь перед ним башмаком вертит, а цветочник из-за сапожника выглядывает, щеголю розу протягивает, а тот нос воротит, задирает: дешева роза, побогаче хочу в цене, к Артамоновой-графине еду, чай там цефлонавскай будем кушать, бубликом шмитовским заедать, пахлавой азизовской прикусывать, попогаю голландскому чуб давать теребить, бел-платочком какашки с волос стирать, да и вместе с ним покрикивать: попка – неумнай, попка – неумнай!
В третьем месте китаец сидит или индус, весь в цветочках маленьких, жабу вяленую ест.
Кругом люди толпятся, пальцами тыкают, детишки по голове китайца бьют и хихикают, бабы испуганно в глаза узкие заглядывают.
Одна-т младенчика придавила, тот – в усмерть посинелый – орет под калошей, вот и кишки из животика хлынули, головенка пополам треснула, а баба на китайца крестится, молодуха рядом ему лыбится. Здоровая, грудастая, – паром вся пышет, на спине у ей – иней, а то и лед блестит глыбами. В лед соломка вморожена, и дед Карп вморожен худенькай вместе с соломкай: лишь бородка торчит
…Рядом голец у китайца пятак из кармана спер, крендель купленный кушает, петушком красным закусывает, а за то его бьют вожжами, спустив штаны. Только знай себе голец лыбится и китайцу в рот заглядывает…
– Ну, китайца хочу! – жарко закричал Петрович.
Как ведут его во дворец, что от графских звезд снизу доверху весь блестит. Платьями и туфельками премнога шуршит, грациями и поклонами в каждом углу покоряет, а венцом ко всему – летает смычок дирижерский: то мазуркой скачет, а то полонезом плывет.
Шляпу Петрович надел габардиновую, весло к плечу приставил люминивое, и говорит одной красавице в ушло маленькое, бриллиантовое и душистое:
– Слово такое знаю хитрое, век тебе и не снилось, дуреха!
– Что за словушко, Петрушенька? – ах-красавица вся всполошилась. – Не дурное ли, не массонское?
– Приличное, – отвечает Петрович, – к моменту графскому удобное…
А красавица в смеханьи исходится:
– Ну так сказывай, да и быстренько!
Засмеялся здесь Петрович:
– Поначалу интрижку хочу… драму с разгадыванием.
– Ах, государь к нам идет, – побелела графиня и тут же книксен сделала.
Вновь Петрович шляпу поправил, весло приставил и в императора глазами впился.
Тот улыбчиво приветствует Петровича:
– Вот и свиделись с тобой, прост-мужичонка. А знаешь ли ты, что государство наше на тебе одном держится?
– Как не знать! – отрапортовал Петрович. – К тому и приставлены.
– Ну, а жалоба какая есть?
– Все бы хорошо, государь, только беспредметность всякая на местах замучила…
– Что так? – удивился император. – А мы тут музЫкам и стихам предаемся, а нет – так в балет идем, и во всем смысл находим стройный…
– Хорошо вам, – стал завидовать Петрович. – А у нас, бывает, и семечек нету, а о просе и говорить не хочу…
– Ну, так в чем же беспредметность? – не понял намека император.
– А намека и нет никакого, – пояснил Петрович. – все одно: беспредметность…
– Проси чего хочешь, – смекнул тогда Николай, а может, Павел.
– Даже и не знаю чего… А чего в мире есть?
Весело император со свитой переглянулся.
– Да много чего в мире есть…
– Вот бы знать еще про все то, – стал огорчаться Петрович.
– Может, слона тебе дать африканского, – оживился император, потирая белые руки. – Давненько никому я слона не давал.
– Можно и слона, – не стал упорствовать Петрович. – Чего б не взять. Зверь знатный… небось и ростом велик?
– Ну, а как же! – вскричал император и повелел слона того привести.
Ввели слона, он тут же навалил три кучи.