Плавни
Шрифт:
«Видать, стороной гроза проходит…» Он сел на подоконник и расстегнул ворот чекменя. В комнату, вместе с порывом ветра, ворвались звуки песни. Где–то за ревкомовским садом пели мужские голоса:
…Я на бочке сижу, с бочки капает,
Удирайте, бандиты, Хмель вас сцапает…
Андрей, заинтересованный песней, забыл про грозу.
Старики молились богу: шоб приехал генерал,
А начальник гарнизона взял да всех их расстрелял…
— Ну и хлопцы, — улыбнулся Андрей. А хор, окрепнув новыми голосами, нес над заснувшей станицей
…Был начальник гарнизона,
Есаул, казак лихой.
Расстрелял он баб у кручи
Да и сам в павозку кучу
Закопался с головой…
Под окнами раздался сухой кашель и голос ревкомовского кучера Панаса Качки.
— Добре спивают бисовы хлопцы! Поедем, Андрей Григорьевич. Отвез я уже председателя–то.
— Сейчас поедем.
— И то пора, третий час уже.
Качка затянулся цигаркой и снова закашлялся.
— Небось, по жене скучаешь? Ты бы ее, Андрей Григорьевич, сюда выписал.
Андрей, не отвечая, вслушивался в песню и, когда она оборвалась так же неожиданно, как и началась, сумрачно покосился на Качку.
— Нету у меня жены, Панас, один я.
— Нету? Значит, вроде племяша моего, в одиночку живешь, так у него в доме хоть сестра, все есть кому обед сварить.
— А кто у тебя племянник?
Качка с плохо скрытой гордостью ответил:
— Семен Хмель.
— Разве? А я не знал.
— Где тебе… Станица большая, всех не упомнишь!
Андрей, думая о своем, спросил:
— Чего ж Семен не женится до сих пор?
— Причина тому есть. Если хочешь, расскажу.
— Пожалуй, расскажи.
— Ты про Деркачиху слыхал?
— Это у которой хутор большой?
— Во-о! Она самая. Небось, поганое про нее чуял?
— Разно люди говорят.
— А я помню другое время, когда ее не Деркачихой, а Груней звали. Стройная была дивчина и на весь юрт красотой славилась. А что петь, так первая в хоре церковном и на улице первая.
Панас Качка, заметив, что председатель заинтересовался рассказом, потушил цигарку, облокотился о стену и продолжал:
— А батько ее был старшим урядником. Незавидный из себя казачишка, но гордости непомерной. На базу — пара быков, да и те от старости облезли, хата — под камышом, полы земляные. А вот в воскресный день надвинет он на затылок курпейчатую папаху в аршин вышиною, кинжал под серебром наденет и шагает важно посереди улицы в церковь, ровно генерал какой… Груню он возмечтал за офицера замуж отдать. А тут, как на грех, и полюбил ее Семен, да так, что сохнуть начал. Хлопец же он, сам знаешь, видный был. Словом, и он Груне приглянулся, стали они вечера вместе проводить.
Дошло это до Груниного батька. Чисто сказился от зло бы. «Как так? За простого казака дочку отдать?! Да николи!» Груню вожжами выстегал, а на Семена атаману нажаловался, что дочку совращает. Просидел тогда Семен две недели в холодной, а тем временем Груню хорунжий один просватал, слыхал, может, про Петра Деркача? — ив скорости свадьбу
— Что ж после этого Груня за Семена не вышла?
— Где же выйти–то? Ведь он до самой революции на фронте был, а потом с Кочубеем ушел. Да и гордый он. У нее хутор, а у него что?
Андрей слез с подоконника и задумчиво проговорил:
— А ведь, стало быть, Семен любит ее, если до сих пор не женится.
— Кто знает… должно, что так.
4
В ту ночь Деркачиха ждала гостей. Она то выбегала на крыльцо, подолгу вслушиваясь в ночную тишину, то, подобрав шелковую юбку, спешила на кухню — подгонять и без того сбившуюся с ног стряпуху.
Но вот во дворе заливисто залаяли собаки, и Деркачиха, шелестя юбкой, опрометью кинулась к воротам. Со стороны плавней явственно послышался конский топот, и из тьмы вынырнули человек десять всадников. Раздались веселые приветствия, шутки, смех.
Гости Деркачихи были у нее не впервые, они сами завели лошадей в просторную конюшню, ослабили им подпруги и дали сена. Потом, вместе с хозяйкой, прошли в дом.
Деркачиха, усаживая гостей за стол, со скрытой тревогой спросила:
— А где же есаул Гай и господин полковник?
Один из гостей весело ответил:
— Должны к утру явиться. Гай просил нас заменить его до утра.
Гости расхохотались. Все знали — Гай часто бывает на этом хуторе и неравнодушен к хозяйке….Под утро разразилась гроза. Уже было светло, когда Гай и Дрофа, ругая дождь, большевиков и даже самого господа бога, подошли к хутору и под злобный собачий лай принялись стучать в ворота. Открыла им сама Деркачиха.
— А, наконец–то, есаул! — радостно воскликнула она. — Аи, а это кто?
— Это я, Глафира Николаевна, это я. Позвольте поцеловать вашу ручку.
Деркачиха засмеялась.
— Вечно вы, полковник, вырядитесь… А я думаю, что такое: есаул красного захватил или красные — есаула?.. Проходите, что же вы под дождем мокнете?
— Уже вымокли до последней нитки и мечтаем обсушиться под вашим гостеприимным кровом, — ответил Гай, идя с полковником следом за хозяйкой.
…Днем, выспавшись, гости собрались в зале. Ждали генерала Алгина. Наконец приехал и он. Выпив стопку наливки и закусив ломтем горячей свинины, Алгин прошел в зал.
Деркачиха, отдав стряпухе распоряжение зарезать на жаркое десяток кур и подсвинка, пошла в спальню переодеваться. Спальня была проходная: одна дверь вела в коридор, другая — в зал.