Племя вихреногих

Аннит Охэйо

Цвети, наша песня,

От края до края -

Песня советской земли!

Для нас зеленеют

Весенние нивы,

И вишни для нас расцвели.

Мы дети свободной,

Мы дети счастливой,

Нашей, Советской земли!

Для нас самолёты

Летают за тучи,

И в море плывут корабли.

Мы дети счастливой,

Мы дети могучей,

Нашей,

Советской земли!

Димке было скучно. По-настоящему скучно, до зевоты, как не было ещё никогда в жизни. Впрочем, и строгий постельный режим ему до сих пор не прописывали - ничем, хуже обычной кори и ОРЗ он до сих пор не болел. И нафиг его не пошлешь, что самое смешное - чувствовал себя он, в самом деле, скверно. Голова до сих пор нудно и надоедливо болела, бросало то в жар, то в холод, - а стоило хотя бы подняться, как волной накатывала противная тошная слабость. Неудивительно, что он на стенку готов был полезть. И не сделаешь ведь ничего, - только лежи, как бревно, да пей противные отвары, от которых мозги становятся совсем уже дубовыми. И, что самое гадкое, никто, даже "Ольга Петровна", заведующая у Волков госпиталем, высокая и до ужаса строгая девчонка, не мог ему сказать, сколько всё это продлится. Может, неделю, может, две, а может, и весь месяц. А начнешь дергаться - и вовсе не поправишься, станешь дураком до конца дней...

В дурака Димка всё же не вполне верил - насколько он знал, ничего такого при сотрясении мозга не случалось, - но всё равно, каждый раз становилось страшновато. Мало ли что может случиться здесь, где нет ни рентгена, ни настоящих лекарств... Да и "Ольга Петровна" не жалела черных красок в описании того, что с ним станет, если он не будет "соблюдать покой" - и речь у него отнимется, и ноги, и даже самые мозги... Так что оставалось лишь лежать на набитом травой тюфяке и плевать в потолок. В переносном, разумеется, смысле. Устроили-то его, по здешним меркам, просто лучше некуда, - госпиталь у Волков помещался на третьей платформе Столицы, выше была лишь сторожевая вышка, да резиденция самой "Аллы Сергеевны", так что вид отсюда открывался отличный. Замечательный, можно сказать, вид - на сине-зеленую гладь Моря Птиц, горбатые острова и изогнутый дугой холмистый берег, - только вот и он не радовал. Не радовала и еда, хотя кормили его, можно сказать, на убой, - но вполне больничной кашей без масла и соли. Могучий дух копченой рыбы пропитал, казалось, всю Столицу, и от каши Димка добавочно бесился. Но "Ольга Петровна" категорично заявляла, что соленое ему нельзя, от него вырастет "внутричерепное давление" и вообще придет пиндык.

Димке страшно хотелось послать её нафиг и нажраться рыбы просто в знак протеста, - но какое там "нажраться", когда даже на горшок в его состоянии сходить - уже подвиг, вот стыдоба-то... Да и девчонки от него не отходили, буквально круглые сутки. Особенно, конечно, Машка - она, можно сказать, поселилась в больнице, поправляла подушки, меняла повязки на раненом боку, - и, дай ей Димка волю, кормила бы кашей с ложечки. В другой обстановке он бы пах и цвел, прося тоном умирающего лебедя и того, и другого, и десятого - но сейчас ему было по-настоящему плохо, и даже внимание девчонки раздражало. Пару раз Димка даже наорал на неё. Машка, конечно, надулась и обиделась, - но ухаживать за ним не перестала, и теперь мальчишку терзал стыд. Уж Машка-то такого ничем не заслужила, - но и извиниться он тоже почему-то не мог, и оттого мучился ещё больше. Да и раненый бок не давал забыть о себе. Стрела лишь скользнула по ребрам, разорвав кожу, - но потом Крых приложился к ране пылающей головней, да и грубо наложенный шов тоже не пошел ей на пользу. То есть, наверное, пошел, но болело всё равно сильно. Не так противно и нудно, как болела голова, но всё равно... Машка регулярно перебинтовывала рану, накладывая какую-то мазь, - но боль вскоре возвращалась, и поделать с этим ничего было нельзя, - только терпеть. Хорошо ещё, что никакого воспаления и заражения крови не случилось - то ли помогла мазь, то ли его крепкий молодой организм оказался не по зубам здешней заразе, да и прививки от столбняка ему в детстве всё же делали...

Димка вздохнул, и всё же сел, осматриваясь. Разместили его почти по-царски - в отдельной, пусть и небольшой палате со стенами из циновок, сплетенных из длинных, похожих на ремни, листьев "острого дерева", в изобилии растущего на острове Волков. Причем, циновки не просто свисали с потолка, а были растянуты на крепких веревках, так что пройти сквозь них без ножа не получилось бы. Такие же циновки играли тут роль сразу и окон, и штор - их растягивали во время частых здесь грозовых бурь, защищая Столицу от ливня и града. Они же покрывали и бревенчатые, засыпанные золой полы, делая комнату похожей на громадный кузов для грибов, какой был у Димки дома.

Подумав о доме, мальчишка вновь вздохнул. Домой ему очень хотелось,

чего уж там, - но сейчас он, увы, ничего не мог для этого сделать, отчего ощущал себя едва ли не предателем. Борьке и Юрке было не легче, - хотя Борька лежал в соседней "палате" с разбитой головой, а Юрка шкандыбал на самодельных костылях, словно настоящий инвалид войны, - пробитая стрелой нога заживала небыстро. На самом-то деле шел всего третий день с того памятного боя, - но по земному счету это было уже добрых дней пять, почти неделя. Нет, лучше Димке становилось, - но слишком уж неспешно. Похоже, что он проваляется тут ещё добрых недели две, как свинья, в то время как другие ребята...

Нет, думать об этом совершенно не годилось, - сделать-то он ничего не мог, даже при желании, а постоянно травить себя мыслями, как они и что с ними, явно не стоило. Так и в самом деле превратишься... ну, не в дурака, но в записного неврастеника - точно.

Ещё раз вздохнув, мальчишка сполз с тюфяка и подобрался к ограждавшим платформу крепким перилам. Внизу было весело и шумно, - Волки ткали новый парус для "Смелого". Ткацкий станок для этого им потребовался бы больше органа, так что поступили они проще, - от выступавших из верхней платформы Столицы балок до земли была натянута хитроумная сеть из веревок, по которой, словно пауки, ползали ткачи. Роль челнока играло цельное бревно - пусть выдолбленное изнутри и снабженное плетеными ручками, но работа всё равно получалась нелегкой. Ещё несколько мальчишек ползали вдоль полотна по веревочным лестницам, с помощью каких-то штуковин уплотняя сотканный материал, или стояли на земле у ворота, тоже сделанного из цельного бревна, на которое то полотно наматывалось. Чтобы как-то разнообразить скучное мероприятие, ребята пели.

Когда над нами день встаёт,

Плечом раздвинув дали,

Мы солнце доброе своё

Друзьям по-братски дарим.

Гори, гори, весёлая заря,

Пой песню, свежий ветер!

Быстрей, быстрей кружись, Земля,

Цвети на радость детям.

Когда мы с песней - мир светлей,

И звонче наше счастье.

Сердца и двери для друзей -

У нас открыты настежь...

Песня была незнакомая, пели её весело и дружно, и Димка заслушался. И невольно вздрогнул, когда за заменявшей дверь циновкой кто-то вежливо покашлял.

– Входи, входи, - предложил он, забравшись обратно в постель и накрывшись одеялом - всё же, ничего, кроме трусов, на нем сейчас не было.

Циновка сдвинулась в сторону, - она не откидывалась, а скользила на натянутых у потолка и пола веревках - и внутрь вошел Антон Паланов. Отчества его Димка не знал, да ему оно и не было нужно. Он уже знал, что этот, здешний Антон был "верховным визирем" при самой "Алле Сергеевне", то есть, по сути, её заместителем и "вторым человеком в государстве". Он был где-то на год старше Димки, - то есть, ему было уже лет пятнадцать, - но высокий даже для своих лет, ладный и крепкий. Сложение его нельзя было назвать атлетическим, - но сложен он был великолепно, и всем своим видом показывал, что знает себе цену. Кожа его отливала молочной белизной, резко выделяясь на фоне черных волос и карих глаз - очень необычное сочетание, чем-то очень напоминающее Льяти. Широкое лицо с высокими скулами и большим чувственным ртом было бледно, с плосковатым носом - симпатичное, но вовсе не лицо красавца, - его необычайно меняла улыбка, открывавшая ряд белоснежных зубов. В общем, Димка не видел ничего необычного в том, что "Алла Сергеевна" всячески ему благоволила, - выглядел Антон как дар свыше всему женскому роду. Двигался он энергично, но не резко - скользил в воздухе, словно рыба в воде. Когда Димка с ним заговаривал, он поначалу складывал руки на груди и смотрел на него с серьёзным и деловым выражением лица, словно настоящий Большой Начальник. Сейчас, правда, эта придурь у него уже в значительной степени прошла.

– Как ты тут?
– спросил Антон, садясь на плетеный, набитый травой пуфик, которые в изобилии валялись по всей Столице. Одет он был лишь в невероятно заношенные, утратившие всякий цвет шорты, перетянутые таким же облезлым кожаным ремнем. На нем, правда, висели ножны с настоящей финкой - не только полезный инструмент, но и знак статуса, потому что настоящих стальных ножей у Волков осталось всего несколько штук, - и истертая кожаная сумочка. Вначале Димка принял её за патронный подсумок, какие он видел у офицеров в кино, - но Антон сказал, что это всего лишь сумочка для документов, модная на его родине.