Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

Полуян Вадим Петрович

Мамяк закричал по-русски чисто, будто всю жизнь провёл в Москве:

–  Зачем пришли?

Юрий поручил ответить дьяку. Тимофей Ачкасов, не имея равных в громогласии, ответил:

–  Взять ваш город!

На сей раз Шахим гортанно предложил с восточным выговором:

–  Тыри тышши злата-серебра бери, бери и уходи!

Юрий помотал головой: нет!

Мартул молча трижды сплюнул. Переговорщики умчались.

–  Что ж, - вздохнул Снабдя, - время - разговорам, время - делу. За работу!

Войско стало переходить вброд Малую Цивиль.

Возле Юрия сошлись на конях Шуба, Красный-Снабдя, нижегородские наместники Иван Лихорь с Григорием Владимировичем. Стали думать: с чего начать?

–  Город укреплён дубовым тыном с двумя оплотами, - сообщил Шуба.
– Между ними - вал. Будем зажигать?

Тут Красный-Снабдя ойкнул, дёрнул кулаком с досадой и выругался. Шуба проследил за его взором и воскликнул:

–  Ну, хазун!

–  Что за хазун?
– не понял князь.

Братья Кошкины наперебой растолковали:

–  Тщеславный чёртушка!

–  Надменный дьяволёнок!

Наконец, Юрий увидел и обомлел: Иван Бренок, вскинув копьё, ведёт свою коломенскую сотню прямо к городу. Там пешие оружные защитники по рву с водой пригнали плот почти к самым воротам, обнеслись на нём щитами, стали крепко, изготовились...

–  Что творит дурень!
– возмущался Шуба.

Однако же Бренок налётом выбил людей с плота, почти достиг ворот, ударил в них, сломал копьё... А сверху - стрелы чёрным ливнем, - щита не хватит целиком укрыться...

Не успел Бренок поднять свой щит. Упал!

Вот уж коломенцы и отходят. Одни несут своего сотника, другие их прикрывают.

Почти безжизненное тело положили на примятой траве. Юрий подъехал, спешился, нагнулся. Отчаянный ослушник не открыл очей. Подвели под руки старичка-лекаря, что оказался ближе. Раздели умирающего. Лекарь с важностью определил:

–  Рана стрелою, сквозь броню, под сердце.

Юрий опять склонился чуть ли не к устам Бренка. Тот прошептал, не размыкая глаз:

–  Государь, Василий Дмитрич, я испол...

И вытянулся.

Даже не знавшему покойного Юрию стало бесконечно жаль шального братнего любимца.

На гребнях стен торжествовали осаждённые.

Бывалый воевода Красный-Снабдя направляюще взмахнул рукой. Вперёд пошли люди с огнём и топорами, за ними - стрелки и копейщики. Одни подсекали тын, другие зажигали оплоты. Однако сильный ветер дул им в лицо. Поджигатели замешкались. Шуба с несколькими охранниками, закрывшими его щитами, устремился ко рву. Во всю мощь горла заорал:

–  Заходите с другой стороны! Зажигайте город по ветру!

Ветер резко усилился, пока перемещались огнёвщики.

Тщетно было противодействие осаждённых. Пожар в конце концов зародился, принялся расти. Зрелище развернулось ужасное: пылали целые улицы, огонь, поощряемый бурей, разливался быстрой рекой. Ополоумевшие жители стали выбегать из города. Началась сеча.

Перед Юрием положили тела Мамяка, Шахима и Мартула.

–  Где их князь?
– спросил он.

–  Бежал, - беззлобно, как будто радуясь за счастливого беглеца, сказал Миша Кошкин.
–

Послали вдогон, да нашим коням арабских не догнать.

Вскоре из горящего Города прибыл Шуба. Взялся рассказывать, как булгары, не прося пощады, убивали жён, детей, самих себя или сгорали в пламени вместе с нашими нетерпеливцами, алчущими добычи. Юрий слушал вполуха. Не двигался, словно чего-то ждал. Подскакал Фёдор Голтяй-Кошкин:

–  Княже, можно въезжать в ворота. От Больших Булгар - только кучи пепла. Пожар улёгся. Дым ещё кое-где...

Юрий не дослушал:

–  Не еду. Движемся далее. На Казань!

Предстояло ещё девяносто вёрст степного пути. Князь видел толпы пленных, в основном жён и детей. Не взятые в плен старики стояли горстками на противоположном берегу Малой Цивили и затуманенными, невыразительными глазами провожали радостных победителей. Над уходящим войском плыли звуки труб, бубнов, свирелей.

Юрия сопровождал Иван Всеволож. В свободной от поводьев руке держал калиту.

–  Несметные богатства, Юрий Дмитрич, взяты нами в Больших Булгарах. Будет чем блеснуть перед государем. Разные ханские монеты в этом мешке. На многих изображены орлы, павлины, лебеди, тигры, львы, всадники, человеческие головы. На некоторых выбиты слова: «Алкаб Саин Хан хеледе аллагу муккугу». Это значит: «Алкаб Саин Хан, коего царствование да продлит Божья милость». Ведомо ли тебе, что Саин Ханом называли Батыя?

–  Бог не слишком-то продлил его царствование, - заметил Юрий.

–  Всему есть конец на Земле, - согласился Всеволож. И продолжил: - Вот монеты с изречениями из Алкорана. Восемь или девять денег весят около золотника. Ну, более или менее.

Юрий извлёк из своей запазушной мошны серебряную монету с изображением птицы и со словами: «Великий князь Дмит.» вздохнул и спрятал: отцовская!

–  Да, - закрыл калиту Всеволож, - только что я получил известие. С ним-то и подъехал к тебе.

–  Как получаешь?
– спросил Юрий, зная, что все вестоноши-гонцы объявляются прежде всего перед ним самим.

–  В Большие Булгары весть пришла нынче ночью, - сказал боярин.
– Может быть, и в Москву доставлена, да нас ещё не достигла. Здесь мне открыл её ордынский посольник Бе- гичка, за что был пощажён и отпущен.

–  Что за весть?

–  Как тебе ведомо, - начал Всеволож, - Витовт вознамерился вернуть к власти Тохтамыша, сместив нынешнего великого хана. Так вот, обе силы недавно встретились на берегах Ворсклы, притоке Днепра. Тимур-Кутлуг хотел мира. Витовт потребовал, чтобы его имя чеканилось на монетах Орды. Это означало бы её зависимость от Литвы. Темник Эдигей от лица великого хана отверг дерзкое требование и заявил тогда: пусть его тамгу, то есть родовой герб, чеканят на литовских монетах. Так началась битва... Литовцы, казалось, одолевали, когда Эдигеева засада нанесла удар с тыла. Побежало всё войско. Сам Витовт едва спасся с небольшим окружением. Погибли Андрей Полоцкий, Дмитрий Брянский, Дмитрий Боброк-Волынский...