Плененная грешником
Шрифт:
Он кладет руку мне за голову и прижимается своим телом к моему, другая его рука остается сомкнутой вокруг меня. Я чувствую, как он прижимается ртом к моим волосам.
— Шшш...
Захваченная Виктором и отчаянно нуждающаяся в утешении, я прижимаюсь к нему так близко, как только могу, оплакивая все, что потеряла.
— Господи, Розали, — прошептал он, с беспокойством произнося слова. — Я так чертовски сожалею о боли, через которую ты проходишь.
Извинения не вернут мою семью, но они немного облегчают душевную
Мои руки оказываются между нами, и мне удается ухватиться за его рубашку, нуждаясь в утешении, которое он предлагает, хотя бы еще на некоторое время.
— Если ты больше ни во что не веришь, просто поверь, что я не причиню тебе вреда.
Это не имеет значения. Мне уже причинили такую боль, от которой я никогда не смогу оправиться.
Виктор отстраняет меня на дюйм, его руки обхватывают мое лицо, и я вынуждена посмотреть на него, когда потерянные рыдания срываются с моих губ. Его глаза впиваются в мои, и впервые в них нет и следа жестокости, всегда таившейся в темных глубинах его радужки. Есть только сострадание.
— С тобой все будет в порядке.
Я качаю головой, моя кожа касается его ладоней.
— Не будет.
Я слишком многое потеряла.
Вчерашняя счастливая девушка умерла вместе со своей семьей, и на ее месте остались осколки того, кем она когда-то была.
— Ты будешь в порядке. Просто на это потребуется время.
Поскольку он выглядит не как глава Братвы, а как человек, в груди которого на самом деле бьется сердце, я осмеливаюсь умолять:
— Пожалуйста, отпусти меня.
Он медленно качает головой, сострадание исчезает, и он отстраняется от меня.
— Перестань просить. Я дам тебе свободу, только когда тебе исполнится двадцать один год.
Мои плечи опускаются, и, развернувшись, я иду в ванную и закрываю за собой дверь.
— У тебя есть десять минут, — выкрикивает он.
Глубоко вдыхая, я открываю краны и смотрю, как вода разбрызгивается по кафелю.
Я так устала. Физически. Эмоционально. Ментально.
Я не смогу бороться в течение трех лет. Но сдаваться нельзя.
Может быть, мне удастся поговорить с матерью Виктора. Или, если повезет, мне удастся встретиться с Изабеллой. Может быть, кто-то из женщин захочет мне помочь.
Эта мысль – единственное, что дает мне силы принять душ. Когда я возвращаюсь в спальню, то с облегчением вижу, что Виктор меня не ждет. Я быстро надеваю джинсы, футболку и обуваю кроссовки. Я заплетаю мокрые пряди в косу, затем выхожу из спальни.
Когда я спускаюсь по лестнице, глаза Виктора скользят по мне.
— Намного лучше. — Он протягивает мне руку, но я игнорирую ее и прохожу мимо него.
Я не любуюсь прекрасным садом, а осматриваю стены по периметру в поисках способа сбежать. Повсюду расставлены
— Особняк слева, — бормочет Виктор, когда я достигаю развилки на тропинке.
Значит, дом Изабеллы должен быть справа. Если она не присоединится к нам за обедом, я пойду к ней и попрошу о помощи.
Когда я дохожу до открытых французских дверей, Виктор кладет руку мне на поясницу и подталкивает внутрь. Я отстраняюсь, хмуро глядя на него.
— Не прикасайся ко мне.
Он поднимает руки в жесте капитуляции, затем поворачивает голову к двери справа от нас.
Когда я вхожу в столовую, мои ноги мгновенно подкашиваются, когда все взгляды обращаются ко мне. За длинным прямоугольным столом сидят пять человек. Три женщины и двое мужчин.
Виктор проходит мимо меня и выдвигает стул.
— Проходи, садись.
Мои глаза мечутся между двумя взрослыми женщинами, пытаясь понять, кто из них Изабелла, когда я сажусь.
Виктор садится во главе стола, затем указывает на каждого человека.
— Алексей, Изабелла и Мария Козловы. А это мои родители, Дмитрий и Ариана Ветровы.
Мои глаза прикованы к Изабелле, которая смотрит на мою шею. Ее голос низкий от гнева, когда она спрашивает:
— Почему у нее следы на шее?
— Розали оказала сопротивление. Я никогда не собирался причинять ей боль, — объясняет Виктор. — Мне пришлось усмирить ее, потому что у нее был приступ паники после того, как она увидела, как убивают ее дядю.
Мария тянется к моей руке, и я быстро убираю обе свои под стол, не желая, чтобы кто-то прикасался ко мне.
— Я сожалею о твоей потере, — бормочет она.
Моей потере? Я пережила не просто потерю, а нечто большее, и теперь от меня ждут, что я буду обедать с врагом, улыбаться и благодарить его за то, что он приютил меня?
Качая головой, я издаю горький смешок.
— Это безумие. — Я продолжаю качать головой, поднимаясь на ноги. — Я не буду этого делать.
Я проскакиваю мимо Виктора и выхожу из столовой. Я нахожу дорогу к французским дверям и бегу так быстро, как только могу, к пограничной стене.
Не успеваю я добежать до нее, как передо мной появляются четверо охранников.
Я неуверенно останавливаюсь, отчаянно ища другой способ сбежать. Когда я оглядываюсь назад, то вижу Виктора, стоящего у тропинки, его руки скрещены на груди, когда он наблюдает за мной.
— Моим людям нужно работать, Розали. Они не станут гоняться за тобой по всему участку весь день, — выкрикивает Виктор.
Я смотрю на русских солдат и чувствую себя глупо за то, что вообще пыталась добраться до стены. Разочарованная, я разворачиваюсь и иду обратно к дому Виктора и прямиком в свою спальню. Я захлопываю дверь, жалея, что у меня нет ключа, чтобы ее закрыть.