Плененная Иудея (сборник)
Шрифт:
– Хочу говорить с тобой. – Голос Ицхака прервал размышления Ионатана.
Он медленно перевел взгляд из пространства на командира, ожидая. Но Ицхак, оглянувшись по сторонам и убеждаясь, что рядом никого нет кроме пришедшего с ним Рафаила, опустился на мраморные плиты.
– Есть возможность покинуть город, – сказал Ицхак тихо.
Ионатан посмотрел на него в легком недоумении. Еще месяц назад он бы сразу, без раздумий, с негодованием отверг это предложение. Но теперь мысли, обгоняя одна другую, сплетались в клубок. Уйти от всего этого, остаться живым. Это что – предательство
Видя, что Ионатан молчит, Ицхак встал на ноги, приказал тихо:
– Думай до полуночи.
– Надеешься остаться живым? Думаешь, тебе разрешат отбыть в Гафну? – презрительно произнес Ионатан.
Иудеев, сумевших сбежать из Иерусалима, приказом Тита то отправляли в селение Гафна, якобы для мирной жизни, то заставляли вернуться назад и прогуливаться вдоль стен города, чтобы пресечь в осажденном городе слухи об их гибели.
– Ну, во-первых, я не настолько глуп, чтобы верить всей этой пропагандистской чепухе о милостивом Тите, – усмехнулся Ицхак, – а во-вторых, – голос его зазвучал жестко, – я еще не кончил свою борьбу с проклятыми идолопоклонниками. Мы идем в Мецаду.
Во взгляде Ионатана промелькнуло уважение. Значит, этот человек думает не только о своей шкуре. Ицхак, разгадав мысли Ионатана, хмыкнув, сказал беззлобно:
– Не слишком-то ты высокого мнения о своем командире.
– Я должен забрать Бину, – быстро проговорил Ионатан.
– Если нас будет много, мы не пройдем, – недовольно проворчал Рафаил.
Ицхак помолчал, раздумывая, сказал категорично:
– Только Бина.
– Больше никого и нет, – ровным бесцветным голосом ответил Ионатан, – Хадас умерла три дня назад.
Ионатан был полон сомнений. С одной стороны, он страстно хотел спасти угасающую любимую, не оставлять ее в городе. С другой стороны, крепость Мецада в руках «сикариев», беспощадных кинжальщиков. За то недолгое время, что они были хозяевами Иерусалима, они буквально залили город кровью. Не щадили ни стариков, ни детей, ни служивших в Храме первосвященников. «Ревнителям» пришлось собрать все свои силы, чтобы справиться с ними. Остатки «сикариев» и скрылись в крепости. Так какое же решение принять?
Солнце поднялось выше. Тени от колонн укоротились. Заглушая стук тарана, затрубили трубы, возглашая о тами – жертвоприношении, совершаемом ежедневно. Ионатан встал. Он хотел присутствовать при полуденной жертве.
Следовало снять обувь и облачиться в белые одежды, но это было сейчас невозможно. К тому же он был ритуально нечист. Он прикасался к убитому мечом и к мертвому телу, к костям и могилам.
Ионатан подошел к воротам, ведущим во внутренний двор, но не вошел, остановился поодаль, следя за службой.
Жертвоприношение – действие если и понимаемое разумом современного человека, все же оставляющее его совершенно равнодушным. Но для древнего человека это было великое таинство неразрывной связи жизни и смерти, действие, в которое он вкладывал возвышенный смысл, выражая им покорность и благодарность Всевышнему, прося искупления грехов своих.
Ионатан смотрел, как священнослужители, бледные, изможденные, но в красивых, предписанных
«Мрак бедствий приближается», – изнывал сердцем Ионатан.
Они пришли ночью. Дверь была не заперта, как и во всех домах погибающего Иерусалима. Бина лежала свернувшись клубком. Ионатан опустился на колени.
Дыхание девушки было легким, почти неслышным. Тонкую шею обвивал шелковый шнурок с маленьким кожаным футляром. «Что это? Талисман? Никогда прежде не видел», – мельком подумал Ионатан. Его охватили жалость и нежность. Он погладил спутанные кудри девушки.
Бина открыла глаза. Она сильно похудела, но все еще была хороша. В ее побледневшем, словно прозрачном лице появилось что-то неземное, ангельское. Ионатан видел, как возвращающееся сознание проясняет ее глаза. Бина попыталась улыбнуться.
– Молчи, родная, молчи, – прошептал он хрипло. Слезы в горле не давали говорить. – Я пришел за тобой. Мы уйдем.
Дверь отворилась. Дерзкий голос Ицхака произнес:
– Поторопись.
– Да, да, – сказал Ионатан, продолжая медлить.
Он подхватил Бину на руки, встал с колен. Ноша была невесомой. Ионатан дошел до двери, где его ожидал, как всегда с немного презрительным, насмешливым выражением на лице, Ицхак. Ионатан посмотрел на Ицхака, на Бину и оглянулся.
Внезапно все чувства, которые были в нем прежде неясны и туманны, прояснились. Он вспомнил лицо отца, купившего этот небольшой дом еще в тот памятный давний приезд. С каким довольным видом отец расхаживал по комнатам, осматривая доставленную из магазинов греческую мебель. Все эти диваны, ложа, кресла, столы. Как любовно он передвигал бронзовые светильники и вазы. Ведь все было приобретено для семьи, для сыновей, для продолжения рода.
Ясно вспомнился Гидеон, любивший сидеть в углу комнаты за конторскими книгами. Длайя, нежная, юная, с белой кожей и каштановыми волосами под головным платком, хлопотливо снующая между столовой и кухней. Очаровательный малыш Эли, сосредоточенно играющий деревянными кубиками.
Вся атмосфера теплого родного дома охватила Ионатана. Он неожиданно понял, что не может оставить город Бога своего, не может покинуть Иерусалим. Он должен погибнуть на пороге своего дома. Ионатан повернулся к Ицхаку.
– Поклянись, что ты позаботишься о Бине, – сказал он.
Ицхак несколько удивленно, но утвердительно кивнул головой, с готовностью принимая на свои руки девушку. Легкая тень вожделения промелькнула на его лице. «Что ж, пусть, – мысленно сказал себе Ионатан, – теперь-то я точно уверен, что о ней позаботятся. В сущности, он неплохой человек. Неглупый, смелый, хотя и излишне жестокий». Бина шевельнулась, пытаясь что-то сказать.
– Все будет хорошо, любимая, – успокаивающе сказал Ионатан и поцеловал девушку.