Пленница французского маркиза (Книга 1)

Шкатула Лариса Олеговна

Бледная, дрожащая Агриппина нерешительно шагнула на порог комнаты. Но, оглядевшись и не обнаружив ничего опасного, девушка повеселела.

– Мамочки мои, сколько же здесь пыли!
– по-хозяйски воскликнула она. Небось, лет десять никто не убирал.

– Десять!
– фыркнула Соня.
– Бери выше - все шестьдесят.

– Шестьдесят, - недоверчиво повторила Агриппина.
– Это что ж выходит... ни княгиня, ни её муж про эту комнату не знали?

– Никто не знал. Кроме моего умершего деда, - Соня чуть было не оговорилась "погибшего", но решила, что прислуге знать об этом вовсе необязательно.

То есть, она уже что-то такое знала, но не из уст же Сони! Придется тебе, голубушка, немного здесь поработать.

– Знамо дело, - кивнула Агриппина, привычно выжимая тряпку.

– Нет-нет, - Соня оттащила её за руку от шкафа с колбами и слитками и подвела к покрытому пылью бюро.
– Для начала отмой мне вот эту конторку здесь должны быть кое-какие бумаги.

Освобожденное от пыли бюро преобразило и потайную комнату. Она стала выглядеть едва ли не как обычный кабинет, разве что с непривычным каменным полом и неоштукатуренными каменными стенами.

Дневник Соня нашла почти сразу. И это было даже неинтересно. Раз уж сталкиваться с тайнами и секретами, то открывать их нужно долго и трудно. О чем она думает? Как ребенок, честное слово!

Ей захотелось тотчас унести свою находку к себе и внимательно просмотреть. Но умоляющие глаза Агриппины остановили её - девушке хотелось побыть здесь еще.

Пришлось рассказать ей, для чего в комнате стоит вытяжная труба, похожая на обычную печь, показать колбы, реторты, которые Агриппина осторожно потрогала пальцем.

Попутно девушка, где могла, протирала от пыли то огромный каменный стол, то оставленные на нем когда-то стеклянные предметы. Оторвалась она от дела с великой неохотой и умоляюще спросила:

– А мне можно будет прийти сюда ещё раз?

– Можно, - разрешила Соня, - будешь ходить вместе со мной.

– И вы тоже будете делать опыты, как дедушка?
– с замиранием сердца спросила горничная.

– Не знаю, - смутилась Соня: эта мысль никак не хотела угнездиться в её голове.

– Жалко, - вздохнула Агриппина.

– Тебе-то зачем?
– удивилась княжна.

– Я такое на картинке видела. Красиво, - призналась служанка.
– И такие же... колбы здесь, как на картинке.

– Интересно, что это за картинка такая? Ты мне её покажешь?

– Покажу, - просияла Агриппина, принимая интерес княжны за согласие и впредь брать её с собой.
– Я её у лотошника за две копейки купила.

А у самой княжны мысли унеслись в прошедшую ночь. Вот здесь Разумовский приподнял её подбородок, вызвав гнев Сони. Здесь на ступеньках он поджал ей руку... Опять она о нем думает! Что же это за напасть такая!

Закрыла Соня потайную дверь уже привычно легко. Агриппина понесла ведро с грязной водой, а княжна вернулась к себе. Первое, что она нашла, это место, откуда была вырвана страница. Наверное, дед сгоряча её написал, а потом подумал, что оставлять её смертельно опасно. Но подобная предусмотрительность, увы, его не спасла.

Страницы дневника перемежались описанием происходивших с Еремеем Астаховым событий с рецептами кремов, большинство из которых князь изобретал и опробовал сам. Правда, для этих нужд при нем состояли двое крепостных: мужчина по имени Степан и молодая женщина по имени Параска.

Степан охотно давал себя намазывать

всем, что ни приходило в голову князю - тот каждый раз щедро награждал слугу. Параска ревела, когда однажды после очередного крема все её лицо покрылось красной сыпью. Правда, дед, надо отдать ему должное, с этой бедой быстро справился и подробно описал в дневнике свои действия. Он избавил Параску от сыпи за один день.

А несколько страниц спустя Соня наткнулась на странную запись.

"3 октября 1718 года. До чего я докатился! А ведь давал себе слово никогда не принимать участие ни в чьих придворных интригах, кои есть не что иной, как палка о двух концах.

Потворствуя проискам бессовестного царедворца, я дал ему мазь, шутливо названную мною "красная сыпь". Когда от неё пострадала Параска, и я думал, что впредь ни за что не буду применять этот состав. Для чего, думалось мне? А вышло, что и такое непотребство может кое-кому пригодиться.

Слаб есмь человек! Не устоял перед блеском золота.. Но Бог следит за деяниями чад своих, и покарал меня за содеянное. У моей милой женушки случился выкидыш, второй после Николеньки. Она после сего прискорбного события ослабела настолько, что вторую неделю не встает. Я приводил к ней лейб-медика - благодарение Богу, императрица сама мне сие предложила, и тот посоветовал мне с деторождением пока погодить. Ничего, у нас есть ещё время!..."

Однако, времени у деда не оказалось.

Соня захлопнула дневник и зябко поежилась, словно у неё у самой начиналась эта самая "красная сыпь". Кажется, князя Еремея Астахова, в то время совсем молодого человека, бросало по жизни, будто щепку по волнам. И он тому не шибко огорчался.

То он сделал не то, то заглянул не туда. Кажется, французы таких людей называют авантюристами. Искателями приключений. Вот дед и доискался.

Она отложила дневник и взялась за книгу, которую нашла раньше. Осторожно, с помощью ножа для разрезания бумаг, она стала отделять одну страницу от другой.

Ей захотелось просматривать книгу так же, как и дневник, но этого сделать не удавалось.

"Иероглифические фигуры" Фламеля нельзя было читать с пятое на десятое. Судя по всему, книгу нужно было изучать, начиная с первой страницы. Иначе, что можно понять из такой фразы, взятой наугад из середины: "Мне пришлось изобразить человека с ключом, чтобы указать тебе на тот факт, что здесь следует открывать и закрывать, то есть осуществлять умножение зародышевых и растительных субстанций..."

Нет, определенно она не готова ни к изучению найденной книги, ни алхимии вообще. Для этого, видимо, нужно иметь голову, свободную от всяческих чувств.

Она легла на спину и устремила взгляд в потолок, расписанный ещё по эскизам деда. И здесь проявились недюжинные дарования предка. Вместо модных по тем временам Амуров и Психей19, он изобразил не что иное, как Куликовскую битву под предводительством Дмитрия Донского.

Причем, лучше всего удался художнику образ какого-то татарского мурзы - может, самого Мамая? Когда Соня была маленькой девочкой, ей казалось, что хитрый татарин отовсюду следит за нею, потому она не любила оставаться в этой комнате одна. Луиза - а прежде здесь жила она - посмеивалась над своей воспитанницей. И, когда Соня почему-либо переставала её слушаться, грозила: