Пленница судьбы (Испытание чувств)

Бекитт Лора

— Сочувствую, мадам.

— А вы откуда? — спросила она.

— Сейчас — из Парижа.

— Из Парижа?! И как там сейчас?

— Голод, холод. Умирает много людей. Все ждут, будет сдан Париж или нет. Хотя, по-моему, разницы уже нет.

— Почему нас победили? — прошептала женщина.

Эжен невольно поморщился. Он слышал много рассуждений — о численном превосходстве противника, о продажности правительства, о стратегии и тактике, о слабости духа французских войск. Так рассуждали те, кто не был на войне.

— Ружья, —

сказал он, — знаменитые «игольчатые ружья». Немецкие заряжаются с казенной части, а французские — со ствола. Зарядить французские ружья можно только стоя, а немецкие — и лежа. Это огромное преимущество. Тот, кто стоит, становится мишенью.

— Я в этом ничего не понимаю, — тихо произнесла женщина.

Она села рядом, и Эжен видел ее изящную тонкую шею, туго обтянутую высоким стоячим воротничком черного платья. Волосы тоже были черные и блестящие. А глаза — светлые и прозрачные, как родниковая вода. От нее веяло чем-то милым сердцу, щемящим и нежным.

— У меня в Париже сестра. Вот уже несколько месяцев я ничего о ней не знаю. Зимой получила последнее письмо — и все.

Эжен словно почувствовал толчок.

— Сестра?!

— Да, моя младшая сестра Мари. Мари Мелен.

В следующее мгновение Эжен был готов выложить ей все, но почему-то сдержался. И не пожалел, потому что женщина сказала:

— Муж бросил ее, когда она ждала ребенка. Потом Мари ненадолго приезжала сюда. А потом уехала обратно в Париж.

— А ребенок? — Голос Эжена дрожал.

— Почему вы спрашиваете, сударь?

— Я вас понимаю. Во время войны многие разлучились со своими родными.

Она замерла, ничего не говоря, и вместе с ним смотрела вдаль. В затянутом дымкой осеннем свете берега Больших скал выглядели как опустевшее поле битвы.

— Письма могут теряться, — сказал Эжен, пытаясь утешить собеседницу.

— Да, вы правы, — ответила она и прибавила: — Я пойду. В доме спит моя дочь, возможно, она проснулась…

Женщина встала, и, когда она уже вошла в калитку, Эжен окликнул:

— Сударыня! Не сдадите ли вы мне комнату? Я заплачу сколько смогу. Ведь вам, наверное, нужны деньги? Да вдобавок помогу по хозяйству. — И он кивнул на покосившуюся изгородь.

Женщина остановилась. В ее лице промелькнула тень сомнения, но она твердо произнесла:

— Не могу, сударь. Если я, одинокая женщина, впущу в дом мужчину, пойдут сплетни. А это мне совсем не нужно.

— Что ж, понимаю. Всего вам хорошего.

Он встал и пошел прочь от дома. Женщина смотрела ему вслед. Только теперь она увидела, что он хромает, и прикусила губу.

— Постойте…

Эжен обернулся.

— Вы…

Заметив направление ее взгляда, он горько усмехнулся.

— Я тоже воевал. Представьте, раньше был совершенно здоров, а теперь… — И посмотрел ей в глаза.

Женщина невольно вспыхнула.

Да, он хромал и выглядел изможденным и усталым, но он был молод, вероятно, моложе ее, и красив своеобразной мужской красотой. Ни в коем случае нельзя впускать его в дом — по деревне неминуемо поползут слухи!

Неожиданно Корали вспомнила день похорон своего мужа, Луи Гимара. Глядя на его застывшие черты, Корали искала оправдание своей бесчувственности и не находила. Окружающие считали, что молодая вдова оцепенела от горя, хотя на самом деле она думала лишь о трудностях, что ждали ее впереди. А ведь Луи был хорошим, добрым человеком, и они неплохо жили…

Однако были вещи, о которых Корали не могла с ним говорить. Иногда ей, совсем как Мари, хотелось сделать что-то не так, пойти наперекор чужой воле. Но в отличие от сестры она была куда более робкой и тихой, и мечты были похоронены в ее душе точно в глубоком колодце.

— Хорошо… я сдам вам комнату. Помощь приму, но денег брать не стану, даже не предлагайте.

Эжен улыбнулся:

— Сказать по правде, денег у меня совсем мало. Да и идти некуда, — сказал он, потом спросил: — Как вас зовут?

— Корали Гимар.

— А меня Эжен. — И, запнувшись, он закончил: Эжен… Сулье.

Это была фамилия его полкового командира. Эжен не хотел раскрывать женщине правды. Во всяком случае, пока.

Они вошли в дом. Корали поспешила к дочери. Через некоторое время она вышла с ребенком. На вид девочке было года два: начинающие темнеть волосы, нежное личико, большие серо-синие глаза. У Эжена защемило сердце. Интересно, с каких пор он стал таким чувствительным?

— Ваша дочь? Как ее зовут?

— Таласса.

— Необычное имя.

— По-гречески это значит «море», — пояснила Кора.

— Надо же! — удивился Эжен. — Звучит красиво.

— Вы, наверное, хотите есть, — сказала Кора, спуская ребенка с рук. — Я сейчас накрою на стол.

Эжен сел и принялся следить за ее движениями, потом стал разглядывать комнату. Потертая материя скромного диванчика, простенькие занавески, тепло камина, скрип половиц, подвижные тени — чудесная декорация полного смысла человеческого существования. Готовить еду, мыть посуду, стирать белье, воспитывать ребенка — разве это не прекрасно?

Эжен сильно проголодался и с удовольствием съел все, что приготовила Кора. Потом заметил:

— А в Париже хлеб из соломы, глины да высевок овса!

В глазах Корали блеснули слезы, она в волнении сжала руки.

— Бедная Мари!

Ее возглас отрезвил Эжена, он почувствовал неловкость, как будто проник в этот дом обманом.

— Должно быть, вам тяжело жить без мужа? — произнес он, чтобы сменить тему разговора.

— Да, — просто сказала Кора, — нас кормит океан, а женщине сложно справляться с лодкой и сетями.