Пленница тирана

Шарм Кира

— Или прыгаешь, или молча идешь за мной. Но если выбираешь второе, — это твой первый и последний бунт.

А я только моргаю, и слов его будто совсем не понимаю. Вот так просто? Бери — прыгай — и разбивайся? Вот настолько ему все равно? Даже ноги подкашиваются.

А он, — просто разворачивается и неторопливо идет вниз.

Только вот что-то мне очень отчетливо подсказывает, — реально, если за ним сейчас не пойду, второй возможности уже не будет. Еще не факт, что сам не заставит прыгать или не пристрелит.

Оборачиваюсь

на океан, — злые, бешенные волны плещутся, — шторм будет, и точно серьезный.

Что хуже?

Сникаю, опуская плечи.

— Две минуты прошли, — слышу все тот же холодный голос.

Недалеко он ушел, совсем, в принципе, рядом.

— Твое решение.

И, чувствуя, как мне будто перекрыли кислород, и нечем дышать, — иду за ним — на ватных, негнущихся ногах.

Это только говорят, что легче всего покончить с собой, — а ведь неправда. В такие вот моменты понимаешь, — на что угодно пойти можно, лишь бы жить! Пусть даже еще несколько минут назад вся жизнь казалась невыносимым кошмаром!

— Хорошее решение, — даже головой не кивает и в голосе ничего не меняется.

Кажется, он бы так же сказал бы и о другом решении, — и не шевельнулся бы, если бы живой человек перед ним со скалы бросился.

— Пойдем, — протягивает мне руку, — а я таращусь на нее, не понимая, — откуда такие нежности? Неужели он все-таки понял, как поступил со мной и решил стать человеком? Хотя бы в чем-то? — Покажу тебе кое — что.

Осторожно, как к ядовитой змее, прикасаюсь к руке этой. Даже не веря, что не орет и бить не начинает, угрозы из него не сыпятся. Показать что-то решил? Ничего уже не понимаю…

Плелась, увлекаемая им вперед за руку, в полнейшем молчании.

Только теперь почувствовала холод рассвета, и то, что и без того ничего не прикрывающее платье висит на мне ошметками, — колючие кусты сделали свое дело, превратив его в рваные и еле болтающиеся на мне лоскутки. Из порезов на плечах стали выступать капельки крови.

Но ему, кажется, плевать на то, как я выгляжу.

Даже будто бы и не заметил, — и пиджак свой накинуть не предложил. А ведь не только он вернулся, но и его люди тоже… Или ему — настолько плевать?

Попыталась было попробовать хотя бы как-то на ходу прикрыться, — но что это может дать? Радовало только одно, — по дороге нам никто не повстречался. А он… Даже не обернулся ни разу, только крепко сжимал мою руку и вел вперед.

Мы спустились куда-то по аллейке вниз, — а я ничего не замечала. Только огромную широкую спину перед собой.

Толкнул какую-то дверь, — та со скрипом медленно поддалась.

Стало страшно. Явно подвал, да и темно.

Но крепко сжимающая меня рука не отпускала, — мне не оставалось никакого выбора.

Хотя, — нет, почему, он предоставил мне выбор, совсем недавно, — и очень даже однозначный. С шумом вдохнула воздух, — так, как вдыхают перед тем, как нырнуть. Только вот в этот раз я понятия не имею, — как

глубоко заныривать придется и на какую страшную, черную глубину. И пусть ничем он не выказал ни злости, ни недовольства, — будто вот каждый раз предлагает кому-нибудь или стать тенью для его забав, или прыгнуть вниз со скалы, насмерть, — но явно же, этот подвал — неспроста. Не просто так он меня сюда привел!

И все — таки срабатывает рефлекс, — на секунду тело, напрягшись донельзя, так, что даже больно в каждой мышце стало, замерло. Кажется, я ни за что сдвинуть его с места сейчас не смогу! Будто в статую окаменевшую превращаюсь!

И снова он не сказал ни слова, — только толкнул меня вперед, — и тут же дверь за нами захлопнулась.

Придавил к холодной стене, каждый выступ которой я тут же ощутила всей кожей. Прижал, — нет, скорее, — навалился, — и стало жутко.

Только теперь я, кажется, по-настоящему рассмотрела его — как бы это дико не звучало, — вот так, в темноте этой жуткой.

Черные огромные глаза так и полыхают углем, а довольно широкие губы пугают до ужаса. Будто сожрет меня сейчас, — а еще я знаю, стоит этим губам пошевелиться и отдать приказ, — как от меня ничего не останется, — и не найдет никто…

Нос — тонкий, прямой, изящный, кожа, — черт, такой бы даже девушка позавидовала, — гладкая, белая, — и сейчас белизна эта зловеще отливает в темноте.

Утонченные черты лица, аристократические, — и тем ужаснее понимать, кто передо мной на самом деле, — жуткий монстр, бандит, для которого человеческая жизнь не стоит даже короткого разговора для того, чтобы хотя бы что-то узнать, выяснить.

Жаром опаляет его дыхание, — так, что снова дрожать начинаю, будто всю меня прожигает им насквозь.

Горячее, на миг участившееся, — и ноги начинают подгибаться.

Ничего не говорит, — только водит костяшками по скуле, — и на миг ноздри раздуваются, а густые черные брови взлетают вверх. Не ласково проводит, — с нажимом, до боли, так, что скулу саднить начинает.

И в глазах такое что-то… Бешенное… Как бездна, в которую воронкой ненасытной затягивает… Не знаю, — никогда не верила в разные там глаза потусторонние, — но сейчас чувство такое, что вот такими глазами и убить можно, и воли лишить. Теперь знаю, что такое — черный, дурной глаз, — и он ожоги сейчас на мне выжигает.

Наклоняется чуть, будто зверь, что принюхивается, — и я буквально физически чувствую, что рядом со мной — не человек, зверь дикий, который по малейшему оттенку запаха все прочитать может. И страх чувствует, как они.

И будто — раздетая, распахнутая под этим взлядом, — нет, не физически, это-то уже давно, — а кажется, будто душу он мне всю проворачивает, копается в ней, вычитывает все, что спрятать хочется.

Ведет по плечу оголенному своими тонкими пальцами, — и вроде не больно, не нажимает, — а у меня ощущение расславленного железа на коже.