Пленник (Чужая вина)

Монк Карин

Джек кивнул; он был доволен, что его зрелость признали и предоставили соответствующие привилегии.

– Отлично, – сказал мальчик. Потом в смущении добавил: – Спасибо, Женевьева.

Она немного помедлила, наконец решилась:

– Джек, ты останешься?

У него забегали глаза.

– Что вы имеете в виду?

– Я знаю, что ты вполне способен сам о себе позаботиться, как делал многие годы до того, как пришел сюда. И я также понимаю, что иногда тебе хочется снова жить самостоятельно.

Джек молчал, не отрицая и не подтверждая ее догадку.

– Дело в том, что мне трудновато управлять таким хозяйством, – вздохнув, продолжала Женевьева. – Мне придется много рисовать для следующей

выставки, и я не знаю, как смогу делать что-то другое. У Оливера, Дорин и Юнис и так множество хлопот, и не приходится рассчитывать, что они займутся такими делами, как составление финансовых счетов, – ведь это требует полной сосредоточенности и внимания к мелочам.

Джек смотрел на нее с удивлением:

– Вы хотите, чтобы я вел ваши счета?

– Конечно, ты начнешь с самого легкого. И я буду сначала проверять твою работу. Но я уверена, что в конце концов ты полностью возьмешь это на себя, потому что ты проявил сообразительность в том, что касается сложения и вычитания.

Джек невольно улыбнулся; он был доволен похвалой.

– Есть много других обязанностей, которые ты мог бы взять на себя, – продолжала Женевьева. – Ты уже взрослый и вполне справишься. Для меня будет огромной поддержкой, если ты будешь выполнять часть моих дел. Но я передам их тебе только в том случае, если буду знать, что ты остаешься.

Джек переминался с ноги на ногу и отводил глаза; было ясно, что он не хочет лгать.

Женевьеву охватило разочарование. Она готова была держать пари, что Джек придет в восторг от ее доверия и ухватится за это предложение. Выходит, она ошибалась и напрасно надеялась.

– Ты не должен отвечать сегодня. – Она решила сменить тактику. – Не хочу, чтобы ты пошел на соглашение, которое потом захочешь разорвать. Я прошу, Джек, только об одном: чтобы ты хорошенько подумал, – закончила она с предельной искренностью. Согласен?

Джек кивнул:

– Идет.

Она посмотрела на него вопросительно:

– Ты хочешь сказать, что подумаешь?

– Нет, я хочу сказать, что остаюсь. – На лице его снова появилась улыбка.

– Ты уверен?

Джек снова кивнул.

– Но не навсегда, – поспешил он уточнить.

Пусть Женевьева не думает, что он всегда будет жить за ее счет. Но если быть честным перед самим собой, то иногда ему отчаянно хотелось остаться тут на всю жизнь. Джеку, конечно, не нравилось, что ему все время указывали, что он должен делать, он терпеть не мог чистить картошку, потрошить вонючую рыбу и мыть посуду. И его ужасно раздражало, что нельзя уходить и приходить, когда вздумается. К тому же он никак не мог понять, почему Женевьева постоянно пристает к нему с ванной, хорошими манерами и прочими глупостями. Но как ни странно, в какой-то момент он понял, что ему нравится жить в этом странном семействе. Впервые в жизни он чувствовал, что его принимают таким, каков он есть. Более того, Джек чувствовал, что он желанный человек в этой семье и больше всех остальных к нему тянулась Шарлотта. Жуткое чувство беспомощности охватывало его всякий раз, когда он видел, как она, хромая, ковыляет по комнате или поднимает ногу и растирает ее, пытаясь унять постоянную боль. Ему была нестерпима мысль о том, что придется покинуть ее – сейчас, во всяком случае.

И он был нужен Шарлотте, чтобы оберегать ее.

– Я останусь на два года, на срок приговора. Тогда у вас не будет неприятностей с начальником тюрьмы после того, как я уйду. – Джек не забыл, как встревожились дети, когда он сказал, что собирается в Глазго. – Если, конечно, вы считаете, что от меня будет польза. – Он хотел показать, что будет отрабатывать свое содержание.

Почувствовав необыкновенное облегчение, Женевьева обняла Джека и крепко прижала к себе. Мальчик замер,

не зная, как на это отвечать. От нее очень приятно пахло, и это совсем не походило на противный запах матери; теперь он понимал: это был запах пота и дешевых духов. Почувствовав какую-то странную слабость, Джек закрыл глаза. И ему вдруг почудилось, что годы куда-то исчезли и он снова стал маленьким мальчиком, цеплявшимся за маму, со слезами умолявшим ее не уходить. Только Женевьева не собиралась от него уходить. И теперь его переполняло ощущение счастья – такое новое и незнакомое, что он не понял, что это такое. Зато он понимал, что Женевьева просила егоне уходить от нее.

Собравшись с духом, он обнял ее и прошептал:

– Спасибо, Женевьева. Спасибо, что вытащила меня из тюрьмы и привела домой.

Рывком высвободившись из ее объятий, Джек откашлялся, смущенный таким проявлением чувств.

– Спокойной ночи, – пробормотал он, бросив взгляд на Хейдона. Затем вышел из гостиной.

– Спокойной ночи, Джек, – с улыбкой ответила Женевьева, закрывая двери.

Хейдон встал с дивана и подошел к камину. Он неожиданно сконфузился из-за того, что остался с Женевьевой наедине. Схватив кочергу, он поворошил дрова, хотя они и так прекрасно горели. Взяв еще одно полено, Хейдон сунул его в камин, а потом долго наблюдал, как языки пламени жадно лижут сухое дерево. Не зная, что делать дальше, он уперся ладонью в каминную полку и уставился на огонь, пытаясь собраться с мыслями.

Слишком много всего произошло за последнее время. Сначала его совершенно неожиданно лишили той жизни, к которой он привык. И вот он вдруг снова стал маркизом Редмондом, свободным человеком, а не сбежавшим из тюрьмы преступником. Разумеется, недавние скандальные события дадут сплетникам пищу на долгие годы, но Хейдона это нисколько не волновало. Да и репутацией семьи он не очень-то дорожил, хотя признаться в этом было немного стыдно. Но ведь он не собирался становиться маркизом, и титул достался ему лишь по воле случая.

Но вот то, что с ним случилось у Женевьевы… Он даже и вообразить не мог, что когда-нибудь ему станет дорога такая женщина, как Женевьева Макфейл.

И еще труднее было поверить в то, что такая женщина, чтобы спасти его, поставит под угрозу свое благополучие и благополучие своих детей. Более того, все они рисковали жизнью, когда вызволяли его из плена в Чертовом логове. Но такой Женевьева была с юности. С того момента, как добровольно пожертвовала своим положением в обществе и отказалась стать женой графа Линтона. Да, она покинула мир обеспеченных людей, она отказалась от всего, к чему привыкла с детства. И все это ради спасения внебрачного сына горничной. Хотя другие женщины на ее месте не стали бы утруждать себя и охотно согласились бы с тем, что этот ребенок какое-то время будет чахнуть в сиротском приюте, а потом умрет.

Но Женевьева не такая, как все. Она отказалась от комфорта и благополучия и вступила в борьбу за выживание не потому, что так хотела, а потому, что не могла поступить иначе – беспомощный ребенок нуждался в ней. После этого жених отказался от нее, а общество отвергло – то самое общество, которое совсем недавно восхищалось ее молодостью и очарованием. Что ж, ничего удивительного… Ведь эта девушка – девушка из высшего общества – вместо того чтобы стать графиней, взялась спасать жизнь незаконнорожденного ребенка. А потом пошла дальше – решила спасти еще пятерых. И она делала это не из-за ханжеской потребности умилостивить Бога, не из чувства морального превосходства над другими: Женевьева помогала людям просто потому, что в ее груди билось благородное любящее сердце, и если она видела, что кто-то страдает, то не могла пройти мимо.