Пленник волчьей стаи

Пшонкин Юрий Александрович

Мужчины наломали веток кедрача, сложили из них большую горку и рядом горку поменьше. На большую горку Атувье и Вувун уложили тело Килькута. Старики принесли подарки гостей. Затем к горке походкой ворон, каркая по-вороньи, приблизились те самые старухи, кото­рые шили кухлянку.

Одна из них, седая, с крючковатым носом, взобра­лась на горку, прильнула к покойнику. В рукаве у нее был спрятан нож. Каркая, старуха незаметно для всех сунула руку под кухлянку покойника. Не переставая каркать, она совершила то, что полагалось по обычаю, ц оповестила всех.

— Ворона проклевала живот Килькута. Клюв воро­ний, а не нож проделал дыру в животе. Это ворона проклевала ему сухожилия, а не нож. Ворона, ворона! — кричала старуха.

Не переставая каркать, она слезла с пахучей горки.

Татко разжег огонь в маленькой горке. Тайнав, Чайвына, Вувун взяли длинные ветки с густыми метелками, подожгли их от разгоревшегося костра и подпалили боль­шую горку.

Пламя как-то сразу охватило ветки, к небу поднялся плотный белый столб.

Люди радостно зашумели. Молодежь начала прыгать через кусты стланика, а самые нетерпеливые парни при­нялись бороться. Молодым всегда кажется, что до погре­бального костра у них такая дорога длинная, что они устанут жить.

Старики смотрели на прогоравший костер, и каждый представлял, как Килькут идет нанэналь эттын — дорогой предков. Мало горящих углей осталось в костре — это Килькут уже дошел до того места, где живут собаки «верхнего мира». Сейчас собачий Вожак спросит у ос­тальных, что за человек пришел к ним. И если найдется хотя бы одна из собак, которую этот человек искалечил или убил ни за что, плохо придется пришедшему. Плохо. Вожак тогда скажет: «Те, которых он обижал, плохо кормил, бил — сделайте ему плохо». Тогда обиженные этим человеком в нижнем мире собаки бросятся на него. Если этот человек просто так бил и калечил многих собак, вожак может приказать: «Разорвите его!»

Обидчик собак никогда не дойдет до предков и ни­когда не возродится в нижнем мире.

Ну, а добрый человек спокойно пройдет мимо собачьей стаи. Собаки — звери особые, священные. Они чуют злых духов, и злые духи их боятся.

Килькуту нечего бояться. Никто не помнит, чтобы он обидел собаку. Он сытно их кормил, хорошо обращался. Собаки всегда помнили добро хозяина. Не раз они по­могали найти отбившихся оленей хозяина, защищали его и его родных от медведей.

Совсем прогорел костер. Старики обложили угли оль­ховыми ветками. Если злые духи слетелись на угли, то они из ольхового круга не пойдут за людьми. Ольха — дерево особое, охранное от напастей.

Когда мужчины пошли назад, их встретили женщины. В руках у них тоже были ольховые прутики. Женщины отряхивали ими одежду мужчин.

Все пошли назад одной тропой, стараясь ступать след в след, чтобы духи не узнали, сколько людей было на по­хоронах.

Чаучу весело провожали покойников к «верхним лю­дям», но никто не торопился к ним по доброй воле. Трудная жизнь в нижнем мире, а уходить из него по­чему-то не хочется.

* **

В полдень солнце выкатывалось все выше. Южные склоны сопок обнажали темные проплешины, а в долинах на глазах тяжелели сугробы. Пастухи готовились в даль­нюю дорогу — к морю, чтобы напоить оленей соленой во­дой для хорошего нагула. Не все готовились на побе­режье. В стойбищах, на стоянках оставались многие ста­рики, женщины, дети. Оставались для дела — заготавли­вать рыбу, выделывать шкуры, собирать и запасать ко­решки, ягоды.

На третий день после похорон Килькута засобирался домой и Атувье. Узнав о его желании покинуть стойбище, Тайнав выделил ему восемь важенок и двух быков. Ату­вье сам выбирал. Еле сдерживаясь от счастья, он пометил оленей — сделал три клиновидных надреза на ушах. Ой-е, теперь он настоящий чаучу! Жена и сын будут часто есть оленье мясо. Будет из чего и одежду пошить. Важенки принесут приплод, стадо не убудет.

Атувье мог сразу погнать оленей к морю, но задер­живался — Черная спина был еще слаб и не выдержал бы дальней дороги по набухшим снегам, по сопкам. Каждый новый день долго тянулся. Мысленно Атувье уже был в своей яранге, рядом с женой и сыном. Как он завидовал черным воронам, парившим

в высоком небе! «Домой, до­мой!» — гулко стучало сердце. Он расспрашивал Чайвыну о дороге к морю, о метках, по которым можно будет не сбиться в пути. Чайвына палочкой рисовал на снегу его путь, указывал, где лучше всего провести оленей, чтобы миновать каменистые места. Да,, сейчас надо зорко сле­дить, чтобы олени не шли по камням. Весной копыта у оленей хрупкие, и они могут легко поранить их на каме­нистых тропах. Если олень поранит ногу, он плохой олень, болеть будет. Помереть может.

Чайвына понимал, что творилось на душе у большого Атувье. Человек столько не был дома. Жена, наверное, уже и не ждет, думает, ушел муж к «верхним людям».

У Атувье была и другая причина: он боялся встреч с людьми из других стойбищ. Немало гостей наезжало к сыну Килькута, принявшего большое стадо отца. Вдруг среди них найдется человек, который слышал о сыне Ивигина, жившем с волками? Ой, плохо тогда будет: Тай­нав здорово кидает свое копье. Вувун метко стреляет из винчестера. Маленький Чайвына тоже не промахнется... Они не простят ему, что спали рядом с ним, ели из одного котла... «Однако Килькут слышал про меня, но не прогнал, когда я пришел к нему. Почему?» — недоуме­вал Атувье. Долго думал, нашел ответ: Килькут готовил­ся уйти, потому и не прогнал. Все знают: люди, которые готовятся уйти к «верхним людям», прощают другим их плохие дела и слова. А весна все настойчивее входила в страну чаучу. Словно бык-олень во время гона, она на­пряглась, теснила белую холодную соперницу. Зима не хотела отступать, тужилась: небо нередко заволакивали сплошные низкие облака, и тогда на пробуждавшуюся землю падал свежий снег. И снова становилось белым- бело. Но стоило теплым ветрам отжать грязноватый по­лог, закрывавший синь неба, как под ласковыми лучами высокого солнца свежая накидка зимы таяла, как жир в горячей воде.

По утрам Атувье брал с собой Черную спину и шел к своим оленям. Он уже пригнал из печвак — стада — двух быков, отданных ему Тайнавом, и теперь приучал их находиться вместе с важенками.

Волк быстро сообразил, что рогатые, к которым они подходили, принадлежат его хозяину. Черная спина взял запах каждого рогатого и запомнил.

Атувье казалось, что верный волк забыл о стае, о подруге.

Но Черная спина не забыл... Однажды днем, когда в яранге никого не было, он осторожно зашел в нее и уви­дел на полу белую шкуру волчицы. Он принял запах шкуры и долго стоял возле нее... Еще раньше, в логове хозяина, он видел и брал запахи шкур медведей, росо­мах, зайцев. Когда первая шкура медведя «стала жить» в логове хозяина, он долго не мог успокоиться. Постепенно привык, поняв, что если в логове человеков живет шкура зверя — значит, это мертвый зверь.

Убедившись, что Черная спина окреп, Атувье объявил об уходе. Женщины собрали ему в дорогу большую сумку еды — вяленого мяса и юколы. Чайвына подарил настоящий лук и пучок стрел с железными наконечни­ками. Лук и стрелы достались ему от отца, но Чайвына имел ружье и не пустил ни одной стрелы в зверя. Ненак сшила плекты — самую подходящую обувь для теплой поры. (Кухлянку, короткую, удобную, она сшила ему еще до смерти Килькута.) Но самый дорогой подарок в дорогу сделала мамушка Омрина — она отдала ему старый по­мятый чайник, а в него положила плитку чая. Атувье всего один раз плакал в жизни, но когда принимал от старушки чайник, слезы во второй раз затуманили глаза. Только чаучу знает, какой дорогой подарок — железный чайник.

Все провожали Атувье.

— Удачной тебе дороги,— сказал Тайнав.

— Хорошего приплода твоим важенкам,— пожелал Чайвына.

— Пусть в твои капканы добрые духи гонят много зверя, — сказал Вувун. Он был один доволен уходом бога­тыря...

Атувье только улыбался. Ему хотелось сказать в ответ этим людям много хороших слов, пожелать им много доб­ра, но в горле стоял противный комок и мешал говорить. Он только и смог им сказать: