Пленники ночи
Шрифт:
Она начала постепенно расслабляться. От чувственных прикосновений по всему телу — по шее, плечам и до самых кончиков пальцев — стало разливаться тепло. От нежных поцелуев Эсмонда волны наслаждения захлестывали ее истерзанное эмоциями сердце.
Лейла уже догадалась, что он не спал, что он все рассчитал. Понимала, что он ее соблазняет, что это обманная прелюдия к ее падению. Но это говорил разум. Его голос был слабым и далеким, и предупреждение было напрасным, потому что Лейла уже не принадлежала себе и ей ничего не было нужно, кроме упоительного рта Эсмонда и
Он потянул Лейлу вниз, и она не стала сопротивляться. В мгновение ока его руки обняли ее, и, одним движением лишив равновесия, он опустил ее на узкую софу. В следующий момент Лейла оказалась в ловушке его сильного тела. Неспешное, расслабляющее удовольствие исчезло, словно сон, и на его место пришла пугающая реальность: шесть футов мускулистого мужского тела г — возбужденного, нетерпеливого и… опасного.
Лейла убеждала себя, что надо вырваться, прежде чем это нетерпение обернется для нее бедой. Но его руки уже ласкали ее тело, обжигая даже через несколько слоев ткани. Лейла знала, как нужно бороться — ей часто приходилось это делать, — но как бороться с собой и с ним одновременно? Хуже всего было то, что она и не хотела бороться: ей нужны были его запах, его ласки, жар его мощного мускулистого тела!
Ладонь Эсмонда — слишком уверенная и искусная — дерзко обхватила ее грудь, и у нее не хватило сил оттолкнуть ее. Более того, ей хотелось разорвать ткань и обнажить грудь. И пока Лейла боролась, чтобы не выдать себя, Эсмонд атаковал ее рот. Медленные, ритмичные движения языка были смелым подражанием акту любви, но ей хотелось настоящего. Даже быть желанной только сейчас, в этот момент, было для нее достаточным. Она вся горела, но ей было невыносимо гореть в одиночку. Поэтому она стала отвечать на поцелуи Эсмонда и полностью отдала в его руки свое тело.
Лейла услышала, как из его груди вдруг вырвался стон, почувствовала, как он содрогнулся, как напряглось его сильное тело. Если бы у нее оставалась хотя бы капля разума или воли, она бы оттолкнула его — в этот последний момент перед тем, как он окончательно потеряет над собой контроль. Но она хотела, чтобы он испытывал боль, чтобы содрогался, чтобы не сдерживал себя, а стал бы необузданным и неистовым.
Эсмонд опустил руки и, приподняв Лейлу за бедра, прижал к своему паху. Даже через все эти барьеры шелка и шерсти она почувствовала его возбуждение. Он мог бы овладеть ею прямо сейчас. Ему стоило только задрать ей юбки, разорвать тонкое белье и войти в нее. Лейла была готова, ее плоть была горячей и влажной. Но Эсмонд сохранял свое дьявольское хладнокровие. Он делал с ней все, что хотел: его пальцы мяли ее затвердевшую грудь, а тело ритмично двигалось вверх и вниз по ее телу, так что Лейлой овладела безумная похоть.
Пусть это грех, но она хотела его. Лейла хотела содрать с себя проклятую одежду и дотронуться до этой пульсирующей плоти. Она хотела, чтобы Эсмонд вошел в нее глубоко и она могла бы утонуть в этом горячем пьянящем восторге, который он обещал.
Хотела. Хотела.
Такая… такая ненасытная.
И вдруг Лейла увидела себя… извивающуюся
Она всхлипнула и, вырвавшись из объятий Эсмонда, вскочила с софы.
Лейла тяжело дышала, тело было как ватное, а ноги отказывались держать ее. Но она заставила себя отойти от Эсмонда и не оборачиваться. Она не могла смотреть ему в глаза, потому что боялась увидеть, как в них отражается ее стыд.
Да, это был ее стыд, и винить ей, кроме себя, некого. Она давно поняла, какие чувства вызывает у мужчин ее влекущее тело, а Эсмонд и не скрывал, что ему нужно только ее тело. Она ведь знала, каким он был коварным, и ей следовало держаться от него как можно дальше. Вместо этого она позволила ему — своей красотой — заманить себя, позволила удовольствию завладеть ею, а это был шаг к тому, чтобы захотеть согрешить. Лейла стиснула пальцами виски: думать об этом было невыносимо.
Эсмонд что-то говорил, но она отшвырнула стоявший на дороге табурет, и грохот заглушил его голос.
— Мадам.
Нет. Она не станет смотреть и слушать не станет. Она схватила мольберт и с силой швырнула его на пол. Стеклянная посуда полетела вслед. Потом одним движением Лейла смела со стола кисти, краски, карандаши, альбомы и бросилась вон из студии, с силой захлопнув за собой дверь.
Исмал оглядел учиненный Лейлой разгром и подождал, пока кончится сердцебиение. Потом вышел из студии и поднялся наверх к ее спальне.
— Мадам, — сказал он, постучав.
— Уходите. Катитесь к дьяволу.
Он нажал на ручку двери. Дверь была заперта.
— Мадам, пожалуйста, отоприте.
— Уходите!
Ему потребовалась всего секунда, чтобы найти возле двери шпильку.
— Ваш замок бесполезен, — заявил Эсмонд, вставляя шпильку. — Его даже ребенок сможет открыть.
— Не собираетесь же вы… Эсмонд, даже не думайте… Защищаясь, она навалилась на дверь всем телом. Но он уже открыл замок и распахнул дверь, заставив Лейлу отступить.
— Какой же вы негодяй!
— Я знаю, что вы раздражены. Я и сам не так уж спокоен. — Он тихо прикрыл за собой дверь. — Это очень плохой замок. Я прикажу Гаспару врезать новый.
— Если вы сейчас же не уберетесь, я прикажу Гаспару вышвырнуть вас. — Лейла схватила кочергу. — Я вас предупреждаю, Эсмонд.
— Советую вам не пускать в ход кочергу. Будет много крови, и вас может стошнить. Кроме того, если вы меня убьете, не останется никого, кто бы помог вам уладить дела с полицией. Будет еще одно расследование, и уверяю вас, еще более неприятное.
Эсмонд подошел к Лейле, отнял кочергу и поставил ее у камина.
— Просто не верится, что у вас хватило наглости прийти сюда… вломиться в мою комнату, — возмущенно сказала Лейла. — Я не желаю с вами разговаривать. Даже смотреть на вас мне противно. Неужели вы так… так бесчувственны?
— Нет, я не бесчувственный. А вы оскорбили мои чувства. Что я такого сделал, что вы оттолкнули меня, словно я какая-нибудь грязная собака?
— Ничего такого я не делала. Я просто ушла.