Пленники пылающей бездны

Фрадкин Борис Захарович

С того места, где теперь сидел Николай Николаевич, уже были видны дозиметры и счетчики. Под каждым из восьми дозиметров светились зловещие рубиновые звездочки, а нити на шкалах показывали такую величину радиации внутри корабля, что у геолога сразу вспотела лысина.

Стены более не спасали от смертоносного лучевого воздействия. Смерть вошла в помещения корабля. Николай Николаевич рванулся было к люку в кабину управления, чтобы остановить подземоход. И тут же устыдился своей минутной слабости.

Остановить? Зачем?…

Поздно…

26

Один…

Николай

Николаевич плотнее закутался в одеяло. Его знобило. Он сидел в кресле, низко пригнувшись к пульту, касаясь его грудью, и с трудом выводил строчку за строчкой. Буквы получались корявые, крупные, они то налезали друг на друга, то между ними возникали большие промежутки. Казалось, ученый разучился писать. У него страдальчески приоткрылся уголок рта, дыхание стало прерывистым, горячим.

«Я остался один, — говорили строчки. — Надежды никакой. Ноги отнялись, правая рука тоже. Пишу левой. Писать трудно, в груди горит, мысли путаются… Но я еще жив…»

Электроперо выскользнуло из деревенеющих пальцев. Рука медленно потянулась за ним. Это была трудная задача — снова заполучить тонкий металлический стержень. Пальцы почти полностью утратили чувствительность.

«Подземоход вошел в зону пониженной плотности. В ядре оказалось еще одно ядро. Плотность вещества резко упала, она необычайно низка и равна плотности атмосферы на уровне моря. Его состав…»

Дектярев потерял сознание. Хронометр отсчитал десять часов, прежде чем он снова открыл глаза. Геологу показалось, что забытье длилось одно мгновение. Последнее время участились такие внезапные обмороки.

«…Его состав для меня загадка. Кажется, Биронт и на этот раз предсказал точно. Скорее всего внутреннее ядро состоит из антивещества. Вокруг антипротонов вращаются положительные электроны. Как оно возникает? Наверное, в результате перехода в новое качество на внутренней границе твердого ядра… Не знаю. Я убедился только, что именно здесь возникает излучение, открытое Биронтом. Подземоход скоро окажется в его гипоцентре. Вещество распадается, принимает какую-то элементарную форму. Но процесс крайне замедлен. Что тормозит его, тоже не могу объяснить. Рад пока одному — замедленность процесса спасает подземоход от аннигиляции. Машина борется… Она среди холодного солнца…»

Холодное солнце!

Дектярев захохотал почти беззвучно, широко открывая рот. Тело его забилось в конвульсиях. Прошло немало времени, прежде чем ему удалось справиться с нервным припадком. Писать больше он не мог и, утихнув, долго сидел, уронив голову на грудь, часто вздрагивая, озираясь по сторонам.

Пальцы опять выронили стерженек. Руку свело судорогой. Николай Николаевич, съежившись от боли, стал сгибать и разгибать ее в локте. Он и на этот раз справился с параличом. И хотя излучение неумолимо делало свое дело, Дектярев яростно отстаивал каждый час, каждую минуту жизни.

Что они могли изменить, эти минуты?

В подобных случаях люди призывают смерть, как избавление от непосильных страданий,

и покорно ждут неизбежного конца. Однако было в Николае Николаевиче нечто более сильное, чем простое желание жить. Подземоход приближался к центру Земли. Осталось трое суток. Обострившимся слухом Дектярев ловил звуки работающих машин. Автоматы действовали безукоризненно, и только гироскопический водитель вел себя все неувереннее. Перо на ленте курсозадатчика вместо прямой линии вычерчивало волнистую, лишенную всякой закономерности кривую.

Не требовалось особой догадки, чтобы объяснить поведение гироводителя. Тяжесть почти исчезла. Отвесной линии больше не существовало. На такие условия работы механизмы «ПВ-313» не рассчитаны.

А попав в центр ядра, подземоход вовсе потеряет управление, начнет кружиться на месте и описывать замкнутые траектории. Без вмешательства человека ему не вырваться из области, где нет тяготения.

Значит, несмотря ни на что, он, Дектярев, должен выдержать еще по крайней мере трое суток. И он выдержит, черт побери!

Еще трое суток…

Для жизни ничтожно мало, для предстоящей борьбы бесконечно много. Уже и сейчас в голове разлит расплавленный свинец и все тело кажется погруженным в кипяток. Невыносимо ноет левая рука. Дыхание становится затрудненным, астматическим. Чем поддержать себя в этой борьбе? Трое суток… целая вечность…

Взгляд Николая Николаевича остановился на маленькой круглой коробочке — это было все, что осталось от Павла. Коробочка одиноко лежала на пульте, перед креслом, в котором не так давно сидел Павел. На глянцевой поверхности пульта видно ее отражение…

— Таня, — обратился Дектярев к коробочке, — мы остались вдвоем. Я никогда не видел тебя, но я тебя знаю. Ты замечательная девушка, у тебя должно быть доброе сердце. Помоги мне, Таня.

Он уперся локтем левой руки в подлокотник кресла. Небольшого усилия оказалось достаточно, чтобы его тело, совсем недавно весившее восемьдесят девять килограммов, пушинкой поднялось над пультом. Геолога перевернуло, и он стал падать боком. Падение длилось минуты полторы. Толчок о приборы был почти неощутим. Его снова приподняло над пультом, но он успел оттолкнуться плечом и передвинуть себя по направлению к коробочке. Расстояние в два метра пришлось преодолевать так долго, что за это время можно было бы не спеша обойти кругом Красную площадь.

Немеющие пальцы долго ловили гладкий пластмассовый футляр. От напряжения на лбу его выступили крупные капли пота. Казалось, еще одно усилие — и он лишится сознания. Но он не дал, не позволил себе этого.

Затолкнув коробочку в боковой карман комбинезона, передохнув и собравшись с силами, Николай Николаевич оттолкнулся от пульта и упал на пол около лесенки. Теперь осталось подняться по скобам. Будь тяжесть чуть побольше, геологу не удалось бы выполнить свою затею. Но тело его весило не больше килограмма. Бесчувственными скрюченными пальцами он цеплялся за металлические перекладинки, толчками передвигая себя к открытому люку.