Пленники Раздора
Шрифт:
Среди волков на поляне началась свалка. С деревьев их хладнокровно отстреливали занявшие засидки ратоборцы, земля под лапами оказалась усеяна железными колючками и только путь к телегам, с которых тоже сыпались стрелы, оставался открытым. Озверевшие от боли и ярости хищники рванули на верную смерть. Навстречу им с возков спрыгивали ратоборцы. Свистели мечи, вонзались стрелы… Вспышки Дара разлетались искрами, ослепляя и заставляя кровь закипать от ненависти и злобы.
…Серый одним длинным прыжком преодолел расстояние до телеги, на
Другой Охотник спрыгнул с возка, увлекая за собой кричащую девку, третий кинулся наперерез волку. Серый погреб его под собой, сминая, как сухостой, и бросился следом за сестрой. Он уже был близко, когда дорогу ему заступил кто-то пахнущий очень знакомо… Оборотень вспомнил запах малого, который бегал в его стае, и которого пришлось убить вместе с детьми кровососов.
Человек его не боялся. И Дар в нём клокотал так же, как в супротивнике. Серый прыгнул, Охотник шагнул навстречу…
Светла билась в руках уцелевшего ратоборца, но когда огромный зверь взмыл в прыжке, кидаясь на человека, блаженная девка замерла и закричала, срывая голос:
— Тами-и-и-ир!!!
…Колдун вынырнул из чёрной пустоты в сияющую огнями, кричащую от боли и рычащую от ярости ночь. Он сидел в своём возке и не мог понять, где находится и что творится вокруг. Лишь чувствовал: кто-то ходит рядом, смотрит из темноты чащобы на кипящую схватку.
Обережник выбрался из телеги и замер, глядя в непроглядный мрак раскинувшегося за поляной леса. Мимо носились и хрипели звери, свистели и вонзались в землю стрелы. Но всё это было так далеко-далеко, что казалось отголосками навьего царства, а не живой кипящей здесь и теперь битвы.
Сердце сжалось и затрепетало. Тамир походкой слепца побрёл вперед. Сзади кто-то кричал — истошно, захлебываясь ужасом. Колдун не повернулся. Его было дернули за руку, но он, незряче, высвободился. Мимо просвистела стрела, обдав лицо горячим от близости костра ветром. Хищники визжали и рычали. Тамир не обращал внимания. Вспышки Дара, яркое пламя горящих телег превратили ночь зеленника в яркий день. Ветви кустарников, узкие листья ракиты, осот, растущий по берегам болота — казались нарисованными углем.
В груди всколыхнулась застарелая боль. Она поднялась из сердца к горлу и застряла там, душа стон. На окраине поляны, возле перевернутой телеги стоял на коленях человек. Тамир узнал Волынца. Тот склонился над растерзанным обережником, положив прозрачные ладони на бескровный лоб погибшего воя.
— Он умер, — сказал Волынец.
В его голосе скорбь причудливо сливалась с безразличием:
— Они всегда умирают. А я не могу помочь. Я ведь пытаюсь. Но они умирают.
Навий вскинул глаза на колдуна.
Под этим усталым, полным
Обережник протянул руки к нави.
— Поди…
Тот поднялся с колен — бледный и усталый.
Из непроглядно-чёрных, словно дыры, глаз текли слезы.
— Я прихожу отпустить всякого… Но кто отпустит меня?
— Друже… — тихо отозвалось что-то в Тамире. — Друже… Искал ведь тебя.
Защитная реза на груди вспыхнула и будто холодная вода выплеснулась через неё из тела. Сразу стало жарко.
Колдун пошатнулся и упал на колени. Сил в ногах не осталось. Снизу вверх обережник смотрел на две полупрозрачных тени, стоящие друг против друга. Тело у него горело, словно по жилам лилось расплавленное серебро.
— Заплутал я… — сказал негромко Ивор. — Искал тебя. И год, и два, и не помню сколько. Что же сперва не шел ты, а когда пришёл — бросил нас?
Прозрачная тень пошатнулась. Волынец ответил:
— Виноват я. Повернуть бы вспять…
У Тамира кружилась голова. Он не слушал, о чём эти две тени толкуют. Помнил лишь одно — нет ничего гаже зловредной нави. Немеющей рукой колдун потянул из-за пояса нож и вонзил клинок в землю. Потом понял, что забыл посечь ладонь. Даже не протирая оружия, вскрыл запястье. Кровь потекла обжигающим ручьем.
Шатаясь, наузник пополз вокруг навьих, бормоча слова заклинания. Ему казалось, будто руда льется как-то, слишком уж быстро. Сзади зарычал волк. Тамир не обернулся. Ему нужно было замкнуть круг, чтобы навьи не выбрались.
За спиной кто-то что-то проорал. Краем глаза обережник увидел взметнувшуюся с края поляны хищную тень. Услышал рычание, а потом визг. Огрызающийся клубок переплетённых звериных тел покатился в заросли ракиты.
Какой же бесконечный круг! Когда Тамир его замкнул и начал бормотать заклинание отпущения, показалось, будто вместе с Даром, кровью и силами из тела уходит жизнь.
Навьи неотрывно глядели друг другу в чёрные дыры глаз. Обережник не знал — видят они хоть что-то или нет. Он слышал их голоса — зыбкие, словно огонь на ветру, звучащие будто из далёкого далека:
— Прощения лишь дай мне… Виноват я… И нет вины этой горше…
— Прощаю, друже. Прощаю…
Слова рассыпались, превращаясь в шорох ветра, в шум деревьев, в шелест травы… Навьи сплелись бесплотными руками, и слабое сияние текло от них в темноту ночи.
— Отпускаю вас, — прохрипел Тамир, замыкая обережный круг и слабеющей рукой дочерчивая последнюю резу, — с ми… ром…
Он ещё успел подумать, что, наверное, никогда на отпущение двух беспокойных душ не лилось столько крови, сколько было пролито на этой убогой полянке нынче ночью. А потом перед глазами все закрутилось, ослепительная вспышка Дара брызнула искрами во все стороны. Тамир улыбнулся и упал лицом вниз.