Пленники Раздора
Шрифт:
Но обережники не плачут. Не умеют.
Она видела, как меняется Тамир. То были страшные перемены. Тем страшные, что заметными они становились лишь тому, кто хорошо его знал. Не убавилось в движениях и голосе решительности, не угасал в нём Дар, колдун был молод и крепок. Но иногда в его глазах мелькала детская растерянность, словно оказался внезапно один в чужих людях и не понимал теперь — как очутился среди них, что должен делать?
В такие моменты Лесане хотелось вцепиться ему в плечи, уткнуться лбом в
Нет.
Обережники не плачут.
Не умеют.
…Лют с ней почти не разговаривал. Был угрюм и молчалив. Но все эти долгие дни странствия слушался беспрекословно, а оттого, как и Тамир, был не похож на себя самого. От них обоих девушке делалось так тошно, что хоть в петлю лезь.
Поэтому, когда остановились на ночлег, Лесана вызвалась сходить к ручью за водой. С ней не стали спорить. Мало ли зачем девке к воде надо? Пусть идёт. Уж одно-то ведро донесёт, не переломится. Она отправилась. Только потому, что хотелось хоть оборот побыть в тишине. Совсем одной.
Ручей оказался узким, а вода в нём ржаво-рыжей с коричневыми рыхлыми сгустками ила по берегам и узловатыми корнями сосен, темнеющими на дне.
Лесана смотрела, как, журча, переливаются водяные дорожки, как прошлогодняя высохшая трава, похожая на лыко, колышется в потоке и как меняется узор песка на дне. А потом её толкнули в спину, между лопаток и она полетела кубарем, запутавшись в подоле.
Вскочила мгновенно. Выучка-то никуда не делась даже в бабском наряде.
Напротив стоял мужчина и смотрел исподлобья. Стоял, не предпринимая попыток напасть или броситься, хотя готов был отразить удар.
— Скажешь Люту — Мара ушла из Стаи, наделав беды. Ищут её по всему лесу.
Обронил и исчез. Только серая шкура мелькнула среди деревьев.
А Лесана замерла, словно к земле пригвождённая.
Клёна переминалась с ноги на ногу на крыльце Цитадели, и холодный ветер пасмурного таяльника рвал полы её накидки.
Серое утро пахло водой и отчаянием. Предстоящий дождь угадывался в волглом воздухе и нависших над Крепостью белёсых тучах. Во дворе же было черным-черно от ратоборцев. Парни оживлённо переговаривались, перекрикивались и сдерживали лошадей, которые нетерпеливо гарцевали, предчувствуя дорогу.
Ждали Главу.
Он пришёл от конюшен, ведя в поводу коня.
— Ну? Все собрались? — спросил.
Ему ответили согласным нестройным хором.
Клесх поставил ногу в стремя и рывком забросил себя в седло.
Клёна многажды видела, как он уезжает. Не один раз провожала. И всегда без сожаления. Но нынче сердце полыхало от дурного предчувствия: сжималось, колтыхалось где-то в животе, а воздух с трудом проливался в грудь, и все казалось — не раздышишься.
Она сбежала с крыльца и бросилась к отчиму. Вцепилась
— Ты… возвращайся… — сказала неловко.
Он наклонился и поцеловал её в лоб:
— Вернусь. Не горюй. А то последние дни, как тень ходишь.
Клёна кивнула, не имея ни сил, ни смелости сказать ему, что которую уже ночь ей снился волк, терзающий человека. И что на человеке том была чёрная одёжа ратоборца. Девушка просыпалась от собственного крика, с лицом, залитым слезами.
— Возвращайся, — повторила она.
— Куда ж я денусь.
И Глава обернулся к терпеливо ожидающим его выучам.
Дюжина воев, да ещё по двое от послушников целителей и колдунов. Из креффов Бьерга да Руста.
— Поехали, — просто сказал Клесх и направил коня к воротам.
Клёна стиснула на груди ворот накидки, глядя в спины уезжающим.
Все ли вернутся?
Они не оборачивались.
А когда ворота закрылись, во дворе стало как-то слишком тихо и пусто. Будто крепость оцепенела в ожидании тех, кто её только что покинул.
— Клёна! — позвали со стороны Башни целителей. — Идём, поможешь мне!
Ихтор махнул рукой и девушка заторопилась.
— Что ты там к крыльцу приросла? — спросил крефф, когда она подошла. — Заняться больше нечем? А подружки где?
Он сунул ей в руки ступку и горсть сушёного паслёна, мол, толки.
— Цвета с оказией к тётке в Суйлеш уехала, — начала объяснять Клёна, разминая пестом ягоды. — А Нелюба прясть засела.
— Вон оно что, — протянул лекарь, смешивая в горшке какие-то настои. — Последние дни не видать твоей Нелюбы. А коли встретишь — глаза прячет. Чего стряслось-то?
Девушка горько усмехнулась. Ей нравилось говорить с Ихтором. С ним было легко, словно знакомы давным-давно или приходились друг дружке роднёй. Другое дело Клесх. С ним всё иначе. Каждое сказанное слово, будто губы обжигает. И отчего так, падчерица не понимала.
— Беда у ней сердечная, — ответила Клёна. — Ильгара Глава отослал. А тот уехал, не простившись даже. Вот она и ревёт. Который день уж.
Целитель покачал головой и бросил задумчивый взгляд на подоконник, на котором прежде спала, беспечно развалившись, рыжая кошка.
— Ильгару не до прощаний было, — объяснил крефф. — За оборот собрался и отправился. Ему по-хорошему ещё полгода учиться оставалось, а тут старградский вой сгинул. Вот и сорвали парня с места…
Уютная лекарская волчком завертелась вокруг Клёны: горящий очаг, каменные стены, широкие стропила с подвязанными к ним пучками трав, полки с горшками… Прихлынула к вискам удушливая боль, сжала, будто в тисках, а перед глазами поплыли белые пятна — всё больше, больше, больше, пока не ослепили.