Пленники
Шрифт:
— Верно говорят: знал бы, где упасть, соломку бы подостлал! — усмехнулся Великанов.
— И это верно, — согласился Оник, — а все-таки, ребята, хочешь, не хочешь — мы снова должны теперь заняться географией. Может быть, и карту сумеем достать… А теперь давайте-ка спать, утро вечера мудренее.
Друзья легли, но уснуть никак не удавалось.
Мучила неизвестность. Они даже не знали, далеко ли продвинулись в глубину России вражеские войска, какие новые города и села заняли, где проходит фронт. Что враг рано или поздно будет остановлен, в этом они не сомневались.
Но как убежишь отсюда?
Упорно размышлял над этим Гарник. Он без конца ворочался под старым колючим одеялом и, отбросив насмешливое отношение к проекту Оника, обдумывал его со всех сторон.
А барачная действительность производила тяжелое впечатление. Пахло плесенью, смешанной с отвратительными испарениями потных человеческих тел. Измученные в пути люди беспокойно ворочались на двухэтажных нарах, стонали, вздыхали, разговаривали во сне. У одного из соседей Гарника, видимо, был понос, он то и дело бегал на двор, бормоча что-то на непонятном языке. Другой выставил из-под одеяла израненные, почернелые ноги и, не переставая, тер ими друг о друга. У стены кто-то неистово храпел, наполняя барак хлюпающими звуками, точно утопающий. Напротив, прямо в глаза Гарнику, светила шахтерская лампочка, висевшая на стене.
Еще будучи школьником, Гарник привык относиться к Германии, как к богатой и культурной стране. Но теперь вся Германия представлялась ему подобием этого мрачного барака, где изможденные, усталые люди, дыша гнилым воздухом, мучились в кошмарных снах, а кто не спал — мысленно посылали тысячи проклятий тем, кто поселил их здесь.
Значит, верно говорили, что Гитлер возрождает рабовладельческий строй. Вот его рабы — эти поляки, украинцы, русские, голландцы, — все они должны работать на своих новых патрициев, на людей высшей расы. Вместе с ними должен работать и он, Гарник Адоян. Работать на тех, кто убил его брата?.. Нет, никогда! Он не сможет спокойно жить на земле, пока месть не зарубцует эту кровоточащую рану в его сердце. Где? Как? Пока Гарник этого не знал…
Наконец, сонливость стала одолевать и его. Он заснул, обхватив голову руками. Казалось, и во сне он напряженно продолжал думать о том, как отомстить врагам за брата.
2
Наутро их подняли чуть свет.
— Ну, друг, как спалось? — спросил Гарника Оник. — Не знаю отчего, но всю ночь мне чудился запах дохлой собаки… Черт побери, еще солнце не взошло, а они уже будят! Иван, ты жив?..
Заспанный Великанов молча свесил с верхних нар ноги.
— А? Жив!
Надзиратель громко пролаял что-то.
«Выходить во двор!» — послышались голоса, переводившие приказ на добрый десяток языков.
Выстроив всю партию, надзиратель скомандовал идти в столовую.
Люди по очереди подходили к узенькому окошечку кухни, держа в руках жестяные миски, и получали по половнику супа на каждого.
Стоя в очереди, Оник строил планы:
— Вот увидите, я попытаюсь сейчас разговориться с поваром: как знать, может, что и выйдет?..
Молодой поляк, приехавший с ними, получив свою порцию, проходил мимо.
— Эй, пан! Разреши-ка взглянуть, что на завтрак?
Поболтав
— Не знаю, что за бурда! В кухонных делах теперь разбираюсь, но, честное слово, такого блюда и определить не сумею. Мать нашей собаке давала еду куда лучше этой… Эх, если бы меня назначили хоть посудником каким-нибудь на эту кухню, я бы знал, что делать!..
Оник уже подошел к окошку и протянул миску, но его неожиданно заткнули белой тряпкой.
— Закрыли?
Оказывается, толстяк-повар, разговаривая с кем-то на кухне, повернулся спиной и заслонил окошечко. Когда оно снова открылось, на Оника равнодушно, по-бычьи уставились оттуда глаза повара. В разбухших, как бревна, руках его половник казался детской игрушкой.
Оник сделал приятное лицо и заглянул в окошечко:
— Доброе утро, господин шеф-повар!..
Но на повара, кажется, это произвело неблагоприятное впечатление. Один из мясистых наростов, заменявших надбровья, лениво поднялся и в выпученном глазу сверкнула злоба. Одновременно с толстых губ сорвалось какое-то едва ли не бранное слово.
Оник больше не осмелился продолжать беседу. Он молча подвинул миску и, получив свою порцию, пошел к столу. Подсели к нему и друзья, насмешливо переглядываясь.
— Ну, Оник, расскажи, чем кончилось твое знакомство с поваром. Мы с Ваней с нетерпением ждали, не перепадет ли нам чего-нибудь.
— Со слоном легче разговориться, чем с этой жирной тушей!
— Он, кажется, даже не ответил тебе? — продолжал подтрунивать Гарник. — Вот так нашел общий язык!
— Терпение, друзья! Сегодня, возможно, он еще не успел отправить домой половину продуктов, выданных на кухню, оттого и настроение у него неважное. Подождем обеда — к тому времени он, вероятно, отошлет — и сразу подобреет. У немецких поваров тоже свои заботы. Что ты думаешь! Не видал, как крокодил смотрит на человека? Вот он на меня точь-в-точь так глянул… Тьфу! Да что такое мы едим, братцы? Это же картофельная шелуха. Ну, конечно! А я думаю, почему в глотку не лезет? Тьфу, тьфу!
— А воду-то из помойки, что ли, они берут? — поморщился от отвращения Великанов.
Как они ни были голодны, — никто из них не съел своей доли.
На дворе надзиратели уже выстраивали в ряды выходивших из столовой. Через некоторое время сюда явилось двое штатских. Один был высокого роста, в шляпе, с широким и грубым, словно из цемента вылепленным лицом. Другой — пониже, с фигурой боксера. Оба разглядывали стоявших перед ними пленников глазами покупателей.
— Есть среди вас шахтеры? — спросил высокий. И каждому, на ком останавливался его тяжелый взгляд, казалось: сейчас он заподозрит во мне углекопа и тут же набросится на меня…
Ряды ответили молчанием.
— Нет? В таком случае мы сами выберем, — и они начали свой несколько странный отбор.
Высокий немец медленно шел вдоль строя, время от времени задерживаясь и тыча пальцем в чью-нибудь грудь:
— Этот годится, — сквозь зубы цедил он надзирателю, шагавшему следом. — А этого — сюда…
«Шахтера» присоединяли к той или иной из двух образовавшихся групп.
Выяснилось, что происходит набор в две смены для работы в шахте.
Оник, Великанов и Гарник решили не разлучаться.