Пленники
Шрифт:
Наперед поднимались немцы. Так было заведено здесь: утром они последними спускались в шахту, вечером первыми выходили на поверхность.
Гарник видел, что Онику трудно ждать, что ему стоит больших усилий оставаться спокойным.
Взяв его под руку, он стал проталкиваться к лифту.
— Пойдем! Будь они прокляты, чем мы хуже них?
Дверь лифта была открыта, немцы входили по одному.
Гарник протолкнул Оника в кабину. Тотчас кто-то из немцев схватил его за ворот и вытолкнул обратно.
—
— Зачем толкать? — вступился Гарник. — Он болен, ничего не видит!..
Немец толкнул и его. Гарник, замахнувшись тяжелым фонарем, готов был ответить шахтеру.
Но один из русских отобрал у него фонарь:
— Спятил, что ли, браток? — Они нас всех тут прикончат.
Поднялся шум.
Некоторые из немцев окружили «обиженного» шахтера и требовали расправы с Гарником. Другие, наоборот, укоряли своих земляков за грубое обращение. Гарник радовался: нет, не все немцы одинаковые, есть и среди них хорошие Люди!
— Не надо шуметь! — обратился седой мастер к своим землякам. — Ничего особенного не случилось… В самом деле, человек болен — не видите, глаза опухли?
Он мирно похлопал по плечу Гарника:
— Иди, парень, жди своей очереди. Драться не надо, — все будем наверху, тут никто не останется… Погорячился и довольно! Стоит ли делать из мухи Слона?
— Правильно! — присоединились к нему другие немцы. — Оставь их, Фридрих!..
Оник был встревожен и счел нужным сказать товарищу:
— Глупо делаешь, приятель!.. Зачем было размахивать фонарем? Смотри, как бы не схватили тебя!
— Пусть делают, что хотят, — упорствовал Гарник. — Мы тоже люди — пусть они почувствуют.
— Кому ты это доказываешь?
Оник оказался прав.
Как только лифт поднялся, сторож ухватил за руку Гарника: «К начальнику шахты!»
Начальник шахты, Киргельштейн — маленький, кругленький, румяный (русские звали его Круглоштейн), был в скверном настроении по поводу неожиданной аварии. Как только Гарника привели, он вскочил и заорал, брызгая слюной ему в лицо:
— Почему нарушаешь правила, собака?
Фридрих — тот самый шахтер, с которым Гарник сцепился у лифта, сидел в кабинете.
— Это дикарь, господин начальник! Посмотрите на него: честное слово, зверь!..
— Вот как! — Начальник подошел к Гарнику, — в руках у него была логарифмическая линейка. Раз! — и на щеке Гарника выступила багровая полоса.
— Ты забыл, где находишься? Не забывай! Не забывай! — сыпались новые удары.
— Этого дикаря, господин начальник, опасно держать на шахте.
С затаенным гневом Гарник молча смотрел на мясистую физиономию Киргельштейна, на его бритую голову.
В комнате было пять человек — он и четыре немца.
Начальник, кажется, ждал, что парень заплачет, упадет в ноги, будет умолять о пощаде. Ничего такого не случилось:
— Извините, — сказал он, — я не виноват, господин нач… но тут выпал один из зубов и помешал Гарнику продолжать, — он выплюнул и зажал его в горсти. — Товарищ мой очень болен, он не мог ждать…
Ошарашенный Киргельштейн сделал шаг назад. Удивительно! Почему этот русский не плачет? Ведь он ударил его единственно для того, чтобы удостовериться, человек он или черствое, бесчувственное животное?
Вмешался один из присутствующих.
— Довольно, он свое получил! Уведите его. Иди, эй ты…
Гарник, опустив голову, вышел во двор. Там он раскрыл ладонь и посмотрел на окровавленный зуб, не зная, что с ним делать.
В далеком детстве, когда у него выпадал зуб, он относил его матери. «Вот, дорогой, — радовалась мать, — еще один! Скоро сменишь все зубы — станешь большим». Однажды он спросил: «Больше не будут выпадать?» — Мать с нежностью обняла и поцеловала его: «Нет, дорогой, до ста лет можешь жить спокойно. Видишь, какие крепкие зубы у твоего отца, — любой орех разгрызет. И у тебя такие же»…
Гнев, которым был охвачен Гарник, не помешал ему вспомнить все это. Перед глазами все еще мелькала логарифмическая линейка начальника. В ушах стояло злобное шипение Фридриха: «Он зверь»… И это говорили про него?..
Оник ждал Гарника у входа в лагерь: шагал взад и вперед. Не отправят его в тюрьму?
«Очень уж горяч! Ах, Гарник, Гарник! Ты один — их тысячи. Фонарем замахнулся!.. Да тут и гранаты мало, землетрясение нужно»…
На улице было холодно, люди спешили в бараки.
Придет ли Гарник?
И Гарник пришел…
Оник, спотыкаясь, побежал ему навстречу.
Шагали молча. Оник с первого взгляда заметил окровавленные губы друга, его исполосованные щеки. Он не стал расспрашивать. И без расспросов все было ясно.
Великанов, встретивший их, спрашивал обоих о чем-то, но ответа не получил. Заметив кровь на губах Гарника, он налил воды и подал, чтобы прополоскать рот.
— Сколько выбили?
Гарник молча раскрыл ладонь.
— Один? А все по твоей глупости. Зачем фонарями замахиваешься? — снова попрекнул Оник товарища.
Друзья рассказали Ивану о том, как они вывели из строя транспортер на шахте.
— Это наш прощальный «привет» немцам! — довольно сказал Оник.
Но голубые глаза Великанова смотрели с явным упреком.
— Значит, это вы сделали? Зачем? Ведь если не будет угля, не будет и поездов! Понимаете? А я уже все подготовил…
— Поездов не будет? — упавшим голосом переспросил Гарник, растерянно оглядываясь на Оника.
Оник быстро нашелся:
— Что важнее — наш побег или то, что мы сделали? По крайней мере, за эти десять дней мы отдохнем как следует.