Плеяды – созвездие надежды

Кекилбаев Абиш Кекилбаевич

Патшаим слегка кашлянула, и Матэ умолк.

– Ата, позвольте мне истолковать султану знамение, явившиеся ему? – скромно потупилась Патшаим.

– Говори, говори, доченька, а мы послушаем! – одобрительно согласился Матэ.

Белое лицо Патшаим зарделось, глаза заблестели, но она не оробела и обратилась прямо ко мне:

– Султан, вы отправились на охоту. Но даже когда султан охотится – за дичью ли, за диким ли зверем, - разве для него охота только развлечение, только радость бездумная? Никогда не оставляют его заботы о подвластном ему народе, никогда не перестают тревожить его превратности нашего переменчивого времени. Бремя власти всегда давит на его плечи. Простолюдин пройдет, никто не заметит. Облеченный же властью человек будит своей поступью даже аруахов – духов предков. Услышав вашу поступь в столь неурочный час, они проснулись и решили явить вам свое расположение, послать знак… - Патшаим помолчала, вид у нее был сосредоточенный. Продолжала свою речь она уже смелее. – Когда вы встретили тигра среди густого камыша, это… это духи наших предков показали вам символ давней нашей истории, когда народ был знаменит и славен силой, отвагой и бесстрашием. Кто мог в те давно

ушедшие времена остановить наш народ, сдержать его неудержимый бег? Никто и ничто! Пришли другие времена: и он оборотился злым, матерым волком, и волк этот бросился на вас как разящий меч. И в этом тоже есть глубокий смысл… Когда со всех сторон наседают враги, у бесстрашного батыра глаза наливаются кровью, а сердце его переполняется гневом. И он, как лютый зверь, бросается на встречу собственной смерти. Наш народ еще в недавнем прошлом был неукротимым и безрассудным, как матерый волк. Однако ничего не добился угрозами, злобой и нападками. И перешел тогда на легкую рысь хитрой лисы… Что оставалось ему еще, как ни это? Если не выйдет ничего, не поможет ему лисья повадка, народ разбежится, расползется, подобно жалким насекомым! Если же… если куча с насекомыми опять превратится в лису, это значит: народ наш не потерял еще веры в свое будущее! Вопреки страданиям и невзгодам, которые выпали на его долю! Духи предков не оставят своих потомков, подскажут народу выход из тяжкого положения. Выведут его предводителя на достойную, верную дорогу. – Патшаим глубоко, с облегчением вздохнула, собралась с мыслями и добавила, - народная мудрость учит: аруахи-покровители есть у каждого, кто живет на земле. У тех, кто понимает жизнь как сплошное веселье, кому ничего не нужно, кроме беззаботности, кроме того чтоб поплясать да песню спеть или послушать. У отчаянных батыров, льющих чужую кровь как воду. И у задир, и у конокрадов, рыскающих по ночам в поисках добычи… Тем более есть аруахи у вас, рожденного для того, чтобы держать повод народа в руках! – Патшаим бросила на Абулхаира быстрый взгляд и повернулась к Матэ, словно искала у него одобрения и подтверждения своему толкованию.

Матэ слушал сноху с закрытыми глазами, на лице его было довольство, почти блаженство.

– Верно, верно, доченька! – кивнул старик головой.

Пошевелил беззвучно губами, потер подбородок и повел свою речь: - Казахи и правда славились когда-то неустрашимостью и отвагой. Управлять ими мог только такой богатырь, сердце которого не задрожало бы, встреть он даже самого страшного тигра. Потом… потом народ стал отчаянным, как волк. Он бросался на всякого, кто становился на его пути. В ту пору народу больше подходил правитель с иным характером. Упрямый нужен был правитель, упорный, ох, упорный, которого в его действиях ничто не могло остановить. Ничто, кроме смерти. Да-а-а, были времена… Нынче же народ наш и легкомыслен и не разумен – стало быть, слаб, что правда, то правда! Вот и петляет, вот и изворачивается он подобно твоей рыжей лисице. Вот и подметает полами чапана степную пыль, как та лисица хвостом. Вот и мечется по степи – неприкаянный, суматошный. Какой правитель нужен в такие времена, какой правитель способен защитить и спасти страну? Который наделен хитростью. Кто может в нужный момент и вильнуть, и ускользнуть, и слукавить, и притвориться… Правитель, знающий шестьдесят две хитрости! Только такой способен страну и народ сохранить и себя не погубить… Ну, а если правитель дурак, то разбредется народ, словно те насекомые, куда глаза глядят, куда глаза глядят, куда ноги поведут, а то и сгинет совсем. Мудрецы, султан, говаривали в старину: время диктует выбор действий. То есть, султан, в смутную пору действиями народа должен руководить не отчаянно смелый, не упрямый да упорный, а хитрый как лис муж…

Ехал я от Матэ и Патшаим по безбрежной голой степи, и все вспоминалась мне Патшаим. Ее прекрасное, как весенний мак, лицо, алые пухлые губы, в уголках которых затаилась загадочная особенная ее улыбка – то ли одобряла Патшаим меня улыбкой этой, то ли осуждала… Я остановил коня на холме, оглянулся назад: стройная, будто лань, гибкая будто веточка деревца, Патшаим двигалась около юрты. В каждом движении ее было что-то колдовское. «Господи, - мучительно пытался я вспомнить у кого же я видел такую же загадочную улыбку, кто же двигался так же гибко, плавно? Когда и где я видел?.. Когда и где?»

Прямо передо мной была блеклая, выцветшая степь, словно чья-то рука разбросала повсюду ветхую одежонку дочери бедняка. Не на чем взгляд остановить. Исчезла, будто испарилась, марево. Лишь на юге возвышался Каратау, затянутый синеватой дымкой. Вечерний воздух был прозрачен, словно озерная вода на рассвете.

Я долго-долго вглядывался вдаль, меня почему-то не оставляла надежда, что я еще раз увижу рыжую лису, что она вот-вот мелькнет где-нибудь, покажется мне. «Куда же сгинула эта нечистая сила? – в смятенном ожидании спрашивал я себя. – И почему в моей памяти запечатлелась именно лиса? Не тигр или волк, а лиса?» И тут-то меня осенило!

Велкика же сила твоя, о всевышний, если ты можешь создать такое! Одну и ту же улыбку дать человеку и зверю!.. Но зачем тебе понадобилось это? Какая может быть между лисицей, завораживающей своими хитростями одинокого путника, и цветущей, как тюльпан, молодой женщиной? Уж не помутила ли мой разум, как и мои глаза, колдовская сила, испугался я. Что со мной творится? Тигр, волк, лиса – Патшаим и лиса. В ухмылке зверя и улыбке женщины одна и та же завораживающая сила. Да еще какая! Способность сбить любого человека с пути, пробудить неведомые ему ранее страсти, подавить его волю, подчинить своей. Нечистая сила прячется, ужаснулся я, не только в степной лисице, но и в украшении юрты – женщине?.. Но, но… Так ли? Толькоо ли в женщине?.. Разве я не встречал мужчину с завораживающей улыбкой, таившую в себе некую таинственность? Да, встречал… Это же Тауке… Тот самый пречистый хан. Однако зачем ему, мужчине, зачаровывать людей? «О аллах, помоги мне понять, уразуметь, разобраться во всем, что меня окружает», - взмолился я и почувствовал что вот-вот передо мною откроется что-то важное. Конечно, я много раз видел подобную улыбку на бледных, бескровных

губах Тауке. Они мне всегда почему-то напоминали мясо для охотничьего беркута, отмоченное в воде. Реденькие усы и бороденка. Седые виски, маленькие уши, будто обрубленный слегка нос, узкие глаза, длинная шея, - воображение рисовало мне в подробностях лицо Тауке. Длинная его шея казалась еще длиннее, когда на голове Тауке красовалась расшитая яркими узорами островерхая шапка… Если ты встречался с ним глазами, казалось, он видит тебя насквозь, видит самое потайное, заветное. Улыбался он так, что не разберешь - одобряет или осуждает он тебя… Нет, улыбка у Тауке скорее теплая, ласковая… Люди, наверное, любят его именно за эту улыбку. А задержался на ком-нибудь взгляд Тауке – каждый счастлив! Надеется, что взгляд Тауке принесет ему удачу. Загадывает желание, шепчет: «Господи, благослови!» Улыбка и взгляд Тауке не гасят надежду, а, наоборот, зажигают ее… Человек с чудотворной улыбкой не завоевал ни одной страны, не громил сам вражеские войска, не привез ни разу богатой добычи из какого-нибудь похода. А им, несмотря на все это, восхищаются, поклоняются разные роды и племена… Лютые враги обложили со всех сторон казахов, то и дело суют нам в бока острые пики… Вместо того, чтобы посадить всех кто зовется мужчиной, на коней и повести их за собой на кровавую битву, Тауке прячется под каждым кустом, петляет как лис. Мысли мои бежали одна за другой, какие-то странные, непривычные для меня, молодого совсем джигита, мысли. С бесстрастного, потемневшего, точно сухая почва, лица Тауке не сходит улыбка. Та самая, которую я узрел сегодня на узкой лисьей морде. Потом – на прекрасном лице Патшаим… Вот тебе и пречистый Тауке!

Не знаю чему, но я обрадовался, помню это очень отчетливо. Выходит, думал я, то, что принимал я всегда за нерешительность и слабость нашего хана, есть та самая необходимость, о которой толковал мне Матэ… Чего, однако, добился хитростью Тауке?»

Абулхаир вернулся из воспоминаний о своей молодости, о вещем том дне, в день настоящий. Но нить их не прерывалась. Она вела его к выводам, открытиям, которые он был в состоянии сделать теперь, уже зрелым человеком.

За ту пору, что Тауке был на троне, в соседней Джунгарии сменились два правителя – два контайджи. Оба не давали казахам жить в мире и спокойствии. Тауке вел себя тихо. Его военачальники отвечали набегами на короткие набеги джунгар. Какая бы опасность ни угрожала народу, из уст Тауке ни разу не вырвался боевой клич: « Аттан! По коням! » Целых тридцать пять лет казахи не садились на боевых коней ради большой, великой битвы – весь период правления Тауке. Прежде казахи не знали такого длительного затишья. В былые времена вспыльчивые степняки даже на окрик отвечали ударом. Их словно подменили: они стали вялыми, равнодушными.

Утихли раздоры с соседними народами, среди самих казахов разногласия стали менее заметными… Тауке каждый раз вещал о мире и спокойствии. С уст биев тоже не сходили два этих слова. Посиживали себе, будто кто приклеил их задницами к месту. Будто камчи им были даны лишь для того, чтобы бросать в круг на советах, прося слово, а не боевых коней нахлестывать. Остальные казахи брали с них пример, тоже сидели будто в дреме. Боевые пики, похоже, только для того и существовали чтобы, переломив их о колено пополам, погонять ленивых и упрямых ишаков… Люди же обряжались в кальчуги ради щегольства, стрелы брали в руки с единственной целью – стрелять по мишеням на празднествах в честь обрезания младенцев или на свадьбах. Изнывающие от безделья джигиты не находили для себя иного занятия, как шастать по аулам, в которых расцветали смазливые девушки.

От того, что меньше стало набегов, а стало быть, и убитых, реже совершались долгие обряды жаназы – похорон. Косяки и отары тучнели, разрастались. Начали казахи богатеть на глазах. Только не очень-то верили они в свое богатство: считали, что враги завтра угонят его в свой дом.

Чем больше становилось врагов, чем сильнее наглели они, тем чаще собирались люди на совет у своего хана Тауке. Бывало, целый месяц бушевали, гудели на этих сборах люди. Того и жди, что примут решение: « Завтра же отправляемся в поход, готовьте оружие! » Ан нет! Опять во весь опор, развевая полы чапанов, скачут послы Тауке на Тобол, к русским воеводам. И так каждый раз – пока одно из посольств Тауке не попало в руки джунгар. Это событие настроило многих против велеречивого Тауке, вроде бы потеряли смысл сборища на Куль-тобе… Абулхаир, и не он один, тогда злился в душе на Тауке, на его нерешительность.

У Тауке же, оказывается, просто не было тогда иного выхода. Не на кого ему было больше надеяться, не на кого уповать! Только на русских, расположившихся вдоль Тобола! Лишь они, был уверен Тауке, могут остановить, пресечь отчаянные набеги врагов, которые каждый день разминали своих коней под боком у казахов! Другие соседние народы и ханства поменьше, чем казахское, сами надеялись на казахов!

Небось Тауке раздирали противоречия! Наверное, и он не спал ночами, искал выход… Пойти войной на врага? Что это дало бы казахам? Они и так еле-еле оправились от набегов и смертей, от междоусобиц! Если будет мир, стада их увеличатся еще больше, раздоры и распри, может, совсем прекратятся. После того как народ окрепнет, его легче будет сплотить. Ввязаться в битву раньше срока – враг разгромит казахов. Пусть набираются сил, растят детей – народу нужны воины крепкие, сильные… Вот и выжидал Тауке, тянул и хитрил.

Однако враги не дремали. Они мешали Тауке осуществлять его замыслы. Не велось – что правда, то правда - битв, которые как клещ впивались в тело народа. Такие битвы остались в прошлом, при долговязом Есиме и бесстрашном Жангире. Не налетали джунгары лавиной – крались мелкими кошачьими шагами, но успели вон сколько сделать их! Раскинули хищные свои крылья над огромной казахской землей. Враг, вкусивший радость победы, награбивший много добра, не будет довольствоваться малым, не будет впредь продвигаться мелкими кошачьими шагами! Прыгнет однажды на грудь, вонзит в горло степнякам острые когти. Много ли толку будет от хитростей да лисьих повадок, если враг поглотит всю степь?.. Матэ, почитавшийся среди казахов как мудрый оратор, внушал Абулхаиру: надо следовать примеру лисы, держать в голове шестьдесят две хитрости… Разве одними хитростями да уловками укроешь народ от ветра войны?