Плохая мать
Шрифт:
И тут моё запястье крепко стискивают. В киношной мелодраме такое, возможно, срабатывает, но сегодня моя жизнь — трагикомедия: мы оба — и я, и неудавшийся спаситель — растягиваемся на льду. Причём угадайте, кому везёт меньше? Кто ко всем прочим неудачам оказывается придавлен тяжёлым телом?
— Извините, — смеётся недоделанный «дон Кихот», рыцарь в чёрном пальто и дурацкой шапке. Но слезать с меня не спешит. Щурится. Опускает руку слева от моей головы. Смотрит — серьёзно, уже не улыбаясь. И я вспоминаю старый-престарый фильм, в котором Сандра Буллок,
Я словно оказываюсь в одной из сцен. Мужчина сверху точь-в-точь главный герой. Как же его звали?
— Надеюсь, ушиблась только гордость? — он двигает бровями.
Действие фенибута ослабевает, а может, виноваты падение и ноющий копчик, но в сон больше не клонит. Неловкость ситуации распускается как чернильная клякса на бумажном листе.
— Может, вы… — я приподнимаю руку.
«Дон Кихот» вскакивает, помогает встать.
— Так что? — он поправляет шапку, потом снимает вовсе, вероятно, вспомнив, как нелепо в ней выглядит. — Подвезти вас? В этом жестоком мире, полном опасностей, не помешает иметь надёжного спутника.
Я смеюсь. Действительно смеюсь. Хотя минуту назад ощущала себя разбитой вдребезги и едва могла выдавить тень улыбки.
Этот взгляд… Давно на меня не смотрели с таким… с такой…
Пуховик сзади мокрый, облеплен снегом. Капюшон поднят. Из него, как борода, торчат волосы, тоже мокрые и в снегу. Но я чувствую себя привлекательной. Чёртовой мисс Вселенной. Это подкупает.
Однако я по-прежнему не сажусь в машину к незнакомцам.
— Спасибо за предложение и… — я киваю на лёд под ногами, — попытку помочь.
— Обращайтесь.
От уголков глаз расползаются лучики морщин, как у того актёра, имени которого я не помню, и мне хочется улыбаться в ответ. И — о ужас! — я это делаю: улыбаюсь, бросаю кокетливые взгляды, почти флиртую.
Видел бы меня сейчас муж! Точно бы сказал гадость. Опустил бы с небес на землю.
Но Олега рядом нет, и можно вспомнить, какой я была раньше, до нашей встречи.
Я разворачиваюсь. Иду к остановке, взволнованная и окрылённая. Сердце колотится, как если бы произошло что-то значимое, но ведь особенного не случилось. Просто незнакомый мужчина предложил подвезти.
Бил Пуллман. Да, так его звали, этого актёра. Красивый...
— Удачи, Наталья! — летит мне вслед.
Откуда он знает моё имя?
Глава 5
— Я хочу развестись, — говорю матери, пока завариваю чай.
В гости к ней я всегда прихожу со своим пакетиком, и не потому что не в состоянии жить без Greenfield Spring Melody или ненавижу «Принцессу Нури», коробка которой стоит на столе. В конце концов, полка над хлебницей забита стеклянными банками и картонными упаковками с ароматными листьями. Выбор огромен. Мама в прошлом врач, а значит, в доме полно чая, вина, конфет. Проблема в том, что с тех пор, как она вышла на пенсию, всё это богатство не пополняется, большинство запасов относится к пятнадцатому году.
«Зачем мне покупать
Я макаю пакетик в воду, и та окрашивается в коричневый цвет. На ободке кружки оседает непривлекательный налёт. По кухне плывёт запах чабреца, смешивается с ароматами кофе и тушеных овощей. На плите под стеклянной крышкой что-то кипит и булькает.
— Все мужики козлы, — мама смотрит поверх очков, — в той или иной степени. Ну разведёшься ты. И что? Думаешь, будет лучше?
Она тянется за чёрствым рогаликом (у хлебных изделий, по её мнению, срок годности заканчивается с появлением первых пятен плесени) и произносит любимую фразу — универсальное решение любых семейных проблем:
— Просто не обращай внимания. Ну говорит и говорит. Дурак же. Все мужики дураки. Только, может, дядя Толик был исключением, царство ему небесное. Хотя… нет, тоже был дурак. Только меньший.
Она вздыхает, снова сдвигает очки на кончик носа. Смотрит пристальнее, внимательнее.
— Он тебя хотя бы не бьёт?
— Нет, конечно!
Предположение абсурдно, но…
Будто со стороны я вижу, как меня не выпускают из комнаты, бледные пятна синяков на плечах.
«У тебя просто слишком нежная кожа».
— Вот и славно.
Внутри расцветает гадкое ощущение. А если бы я ответила, что да, бьёт, мама точно так же вернула бы очки на переносицу, бросив ничего не значащее: «Не обращай внимания»?
Нет, скорее, сказала бы что-то в духе: «Схвати табуретку и пригрози разбить о его голову. Пусть боится тебя».
— Знаешь, как тяжело растить ребёнка одной?
Я не знаю. Зато помню, как, проснувшись, прикладывала к опухшим векам две холодные столовые ложки.
Сколько раз обещала себе не реветь в подушку?
— Твой папа молодец. Навещал тебя каждое воскресенье, водил в цирк, зоопарк, покупал подарки. Помнишь, ту большую куклу в розовом платье?
Я помню и куклу, и то как восхищались папой соседки, даже приводили того в пример — вот отец, который после развода не бросил своего ребёнка! Хороший человек. Почти герой. Мне пятилетней он казался кем-то наподобие Санта-Клауса, только приходящего чаще, — не раз в год, а раз в неделю.
Но упомянутые цирки, зоопарки — преувеличение. Как правило, отец проводил со мной часа два, затем сдавал матери, уставшей от стирки, готовки и двух работ женщине, обычной — не героине.
— И всё равно мне было тяжело. И денег не хватало. Так что оставь дурацкие мысли. Олег хороший отец.
— Хороший отец не значит хороший муж.
— Да все они одинаковые. Пойми, новому мужику не нужен ребёнок от прошлого брака. Подумай о Ване.
Послушная её просьбе, я думаю о Ване. О том, как во время наших с Олегом ссор он хлопает дверью. Или залезает под кровать. Или со слезами умоляет остановиться. Как затыкает уши. Как прижимает к груди плюшевого медведя.