Плохие девочки не плачут. Книга 3

Ангелос Валерия

— Шутишь? — выдаю поражённо.

— Горячая сучка, — причмокивает. — Какие уж тут шутки.

Мои брови возмущённо устремляются вверх, губы нервно подрагивают. Задыхаюсь, словно в грудь вонзается лезвие.

Со стороны выглядит так, будто сейчас разрыдаюсь. Или зайдусь в припадке дикого хохота. Сломлена и повержена, охвачена истерикой.

На самом деле, мне просто больно.

Чудовищно. Адски. Зверски.

До дрожи, до хрипоты, до изнеможения.

Не раскалённые иглы под ногти. Не методичное

дробление позвонков в тисках. Не токсичная кислота, разъедающая плоть.

Хуже, хуже, гораздо хуже.

Хочется завопить, к чёрту сорвать голос.

Хоть как-то унять, облегчить, отпустить, сторговаться на компромисс.

Но нет.

Не выходит, не получается.

Храню молчание. Почти не двигаюсь. Сильнее сжимаю кулаки. Застываю точно статуя. Сливаюсь с креслом.

Признаем очевидное.

Барон Валленберг отлично разбирается в изощрённых развлечениях. Умело нарезает на части. Не ножом, а словами.

— Юная и свежая, готовая вынести любые унижения ради выгодной партии, — широко ухмыляется. — В жёны я её не взял, но с удовольствием вы*бал.

Алкоголь ударяется о хрустальные стенки, заполняет до краёв.

— Не верю, — практически шепчу.

— Во что? — шальной блеск озаряет взгляд. — В то, что я трахал других женщин?

Несколько крупных глотков.

— Их было много. Блондинок. Брюнеток. Рыжих. Тысячи разных.

Комната тонет в клубах дыма.

— Кого я только не трахал. Как только не трахал. По-всякому.

Отрицательно качаю головой, стараюсь развеять туман вокруг.

— Не верю, что не раскаиваешься, — заявляю чуть слышно, скороговоркой, опасаясь вновь сбиться.

Фон Вейганд смеётся.

Долго и надрывно, безумно и пугающе, вынуждая содрогаться и трепетать. Смеётся до слёз.

А после каменеет, превращается в глыбу льда.

— Я ни о чём не жалею, ничего не желаю исправлять, — произносит твёрдо и чётко. — Я никому не даю второй шанс. Поэтому парень зря распустил сопли. Сам выбрал, сам оплатил.

Никогда не стоит недооценивать своего врага.

— Слабак, — бросает брезгливо. — Не выдержал позора, сиганул в окно. Такие напрасно землю топчут, мешаются под ногами.

Господи.

— Ты не прощаешь? — прикусываю щеку изнутри, чтобы не расплакаться. — Совсем? Никого?

Приглушённо всхлипываю, с трудом перевожу дыхание.

— Даже меня?

Вымученно улыбаюсь, подаюсь вперёд, касаюсь его запястья. Чуть притрагиваюсь, будто дуновением ветра ласкаю разгорячённую кожу.

— За Стаса?

Зажмурившись, отворачиваюсь, однако не отстраняюсь.

Я же наломала дров, перечеркнула прошлое, собралась замуж. Приобрела наряд, разослала приглашения. Сбежала от воспоминаний, переехала. Целовала другого, обнимала, делила с ним одну постель. Надеялась полюбить. Привыкнуть, смириться.

Я не дождалась. Предала.

Пусть

и считала, что чувства выброшены на помойку. Пусть не знала, что всё вернётся. Не могла представить.

Но должна была верить.

Увидимся.

Фон Вейганд не лжёт.

Сбивает с толку, путает, вводит в заблуждение, недоговаривает, будит воображение. Терзает, издевается, измывается.

Но не лжёт, всегда выполняет обещания.

— Нечего прощать, — отпускает стакан и сжимает мою ладонь, переплетает наши пальцы, крепко и обжигающе, словно желает спаять воедино. — Глупая девочка.

Твоя девочка.

Гордись.

Прочь сомнения, плевать на обиды.

Не отдам, не отпущу, не разомкну объятья. Доверюсь целиком и полностью. Ничего не утаю.

Захлебнусь. Задохнусь. Сгорю. Пройду через все земные и неземные пытки. Миную семь кругов ада. И даже больше. Но никогда не нарушу клятву. Не ослаблю хватку.

Это неизлечимое. Хронический недуг. Неразлучность.

Мы заключены друг в друге. Поражены смертельной болезнью. Навеки потеряны для приличного общества. Вычеркнуты из списков ныне живущих. Позабыты с праведным ужасом.

Проклятые. Обречённые. Отверженные. Обручённые где-то наверху. Или внизу. Разве имеет значение. Не важно.

Главное — вместе. Ощущая жар плоти, отражая одинаковый пульс. Продолжение одного шрама.

Идеальная пара.

Отступники. Преступники. Садо-мазохисты.

— За что столько счастья сразу, — говорит фон Вейганд. — Я не заслужил, я недостоин любви. Ублюдки вроде меня должны страдать. Долго, надрывно, пафосно. Должны искупать вину собственной кровью. Резать вены, землю жрать, обращаться к небесам, моля о пощаде.

Плюсую, абсолютно согласна.

— А, вообще, во всём виновато трудное детство. Дед. Мортон. Чёртовы сволочи, которые не дают Каталонии спокойно отделиться. Скверная погода. Венера в пятом доме. Худшего расположения звёзд не придумаешь. Будто чёрная метка, печать прокажённого.

Смирись. Нельзя просто взять и родиться жестоким, властным, эгоистичным человеком. Наличие глубокой моральной травмы обязательно и обжалованию не подлежит.

— Я же хотел стать поэтом или музыкантом, у меня природная склонность к искусствам. Я мечтал рисовать.

Тонкую душевную организацию из анамнеза не выбросишь.

— Ненавижу женщин. Весь ваш поганый род ненавижу. Желаю унизить, уничтожить и растоптать. Потому как на выпускном балу первая красавица класса отказалась со мной танцевать. Она давала каждому, но за деньги. Тогда психика надломилась окончательно. Ни гроша ни имел, нечем было расплатиться.

Ох, какие перипетии судьбы.

— Теперь мщу, совершаю справедливое возмездие, самоутверждаюсь за чужой счёт. Бью и насилую беззащитных баб. Зову их шлюхами.