Плохие девочки не плачут. Книга 3
Шрифт:
Не сегодня.
Завтра.
— Что ты знаешь о Вальтере и Элизабет? — спрашиваю прямо.
Андрей хмурится.
Есть тайны, которые опасно выдавать.
Есть тайны, которые лучше не знать.
— Они познакомились в Париже, во время войны, — сухо отвечает мой сутенер.
— И все?
— Он влюбился в нее с первого взгляда, — судя по выражению лица, Андрей настолько далек от веры в данное заявление, что даже не может притвориться, будто не лжет. — Его чувства оказались куда сильнее идеологических убеждений. Он
— Это правда? — голос звучит неожиданно хрипло.
— Это помогло ему избежать Нюрнберга.
Я зажигаю свечу, подношу измятое послание к пламени, смотрю, как легко вспыхивает бумага. Огонь подбирается к моим пальцам вплотную. А я ничего не ощущаю. Бросаю листок в самый последний момент. На стальном подносе остается лишь горсть пепла.
Я не хочу оставлять улик. Смахиваю пыль, стараюсь развеять, рассеять в воздухе. Я уничтожаю следы преступления.
И вообще.
Пусть желание сбудется.
Отправляю волю в свободный полет.
Он любит меня.
Господи.
Пожалуйста.
Прошу.
Он.
Любит.
Меня.
Да будет так.
— Думаю, в этой истории существует много пробелов, — говорю я.
— Нас там не было, — отвечает Андрей. — Поэтому не нам судить.
— Верно, — согласно киваю.
Фон Вейганд не нацист. Психопат. Садист. Убийца. Но не нацист.
Одинаково толерантно относится ко всем жертвам. Издевается над всеми с одинаковой жестокостью. Никакой дискриминации.
Сплошные плюсы, верно?
Люблю его.
Даже если он — нет.
Глава 22.4
Я просыпаюсь от толчка. Внутри. Не сразу понимаю, это просто удар моего собственного сердца. Застываю на границе сна и реальности. На грани мира теней. Напрасно стараюсь открыть глаза. Мои веки смертельно тяжелы.
Ангел-хранитель.
Где ты?
Помню, как сидела в кресле, укутавшись в мягкий плед, как наблюдала за окном лютую сентябрьскую метель. Помню, как представляла роман Вальтера и Элизабет. В красках. Если они смогли, значит, у нас точно есть шанс. Если она простила ему перерезанные сухожилия родного сына. Вынесла, вытерпела, выстрадала. Одолела все преграды. Неужели я так просто сдамся? Неужели я не сумею?
Помню, как пила горячий чай. Непривычно горький. Будто из полыни. Помню, как думала о том, что даже самый ледяной на свете камень можно наполнить теплом. Нужно только крепче сжать его в окровавленных ладонях.
А потом…
Звон осколков.
Чашка выпадает из враз ослабевших пальцев, раскалывается на части, на фрагменты, жидкость растекается по полу.
Сознание сковывает темнота.
Пустота.
Жуткая.
Звенящая.
Где я?
Вздрагиваю. Шарю руками вокруг, ощупываю свою постель. Ладони леденеют от соприкосновения с шершавой поверхностью.
Обмираю изнутри.
Проклятье.
Под моей спиной отнюдь не кровать. Ощущаю взмокшей кожей. Резко и четко. Так, что пронимает аж до печени. И глубже.
Пожалуйста.
Нет.
Нет, нет.
Не так быстро.
— Самые лучшие вещи случаются неожиданно, — услужливо подсказывает внутренний голос и тут же бьет прикладом в затылок: — Кстати, самые дерьмовые тоже.
Открываю глаза.
Тьма.
Взирает прямо на меня.
Повсюду — тьма.
Я ослепла?
Лихорадочно моргаю, нервно потираю веки. Картина остается прежней. Никак не меняется.
Холод пленяет по рукам и ногам, будто защелкивает железные кандалы.
Всхлипываю, зажимаю рот, сдерживаю дикий вопль.
— Ты же хотела, чтоб за волосы да в подвал, — насмешливо продолжает мой извечный собеседник. — Вот и настал твой звездный час.
— Заткнись, — беззлобно бросаю я.
Звук собственного голоса немного отрезвляет.
Дыши.
Еще рано паниковать.
Это только первый акт.
И вообще главную героиню не могут убить. Тут не роман Джорджа Мартина, а сопливая дамская мелодрама. Сейчас фон Вейганд приползет на коленях, достанет обручальное кольцо, затянет пронзительную серенаду, и мы разрыдаемся от умиления.
Мы.
Наше величество, госпожа Подольская…
Так, стоп.
Меня накрывает очередная галлюцинация или здесь и правда вспыхивает свет?
Хотя «вспыхивает» — слишком громко сказано, скорее уж разгорается. Неспешно набирает силу. Мерцает, точно подсвечивает каменные стены изнутри. Зарождается на дне бездны и отражается из глубины. Вынуждает тьму отступить.
Я стараюсь выровнять дыхание. Отчаянно. Я стараюсь поверить в то, что ничего плохого не произойдет. Но это все труднее и труднее. Это почти нереально.
До боли знакомые очертания вспарывают сознание. Контуры проступают четче, врезаются в разум как остро заточенный нож. Ошибка исключена.
Жидкий лед стекает вдоль позвоночника. Тягучая судорога сводит желудок.
Я напрасно пытаюсь сглотнуть.
Пробую дернуться.
Шевельнуться.
Я заворожена.
Диким ужасом.
Приворожена.
Сражена.
Уничтожена.
Я ухожу под лед.
И темные воды смыкаются над головой. И нечем дышать. И колючий ком забивается в горле. И тело жалит жгучий холод. И на ребра обрушивается стальной молот.
Даже бой крови не нарушает тишину.
Лишь мерный шепот.
В черном-черном замке. Есть черный-черный подвал. Никто не желал бы попасть туда. А ты молила сама. В черном-черном подвале. Есть черная-черная камера. Закрытая ото всех, выкованная под тебя. В черной-черной камере. Есть гроб. Уже как тысячу веков на нем не проливалась кровь. Изголодавшийся камень жаждет жертв. Коснулся хоть раз — не уйдешь никогда. Там и ждет твоя могила.