Плохие привычки
Шрифт:
Ирина была готова к примирению — как быстро восстанавливается человек, если по жизни все складывается наилучшим образом. Она хлебнула остатки ликера, опустив на пол Джина и поджав под себя ноги, и уставилась на меня, поигрывая пустым бокалом в ожидании коленопреклонения. Я и впрямь бы так поступил, если бы не одно но. Так как прожил я с этим «но» несколько дольше, чем Ирина со своим, и от этого оно стало гораздо больше похоже на «увы» или «ого», я не торопился. Встал и полез в открытый посудный шкаф, из которого она доставала по очереди бокалы.
В хрустальной ладье обнаружилась высохшая
ГЛАВА 31
Про истерический поход к Дону
И тут он тоже замолчал,
потому что заплакал…
Моя реакция Ире не понравилась, а когда я спросил, был ли в этой квартире Колосов, голос девушки дрогнул, говоря «да» и объясняя, по какому именно поводу нашу обитель посетило начальство.
Повод был вполне уважительным и безобидным, о чем клятвенно заверяли приподнятые в удивлении тонкие брови. И все-таки что-то мне не нравилось. Может быть, я начал чувствовать фальшь, даже старательно спрятанную настоящим мастером?
— А скажи, к работе ли только имели отношение слова «Ты все… сделаешь… правильно?» — я старался сохранить интонацию Колосова.
Видимо, фраза не очень запомнилась Ирине, она уставилась на меня, не понимая, чего вообще от нее хотят. Она лихорадочно вспоминала и, оторопев, вспомнила, что именно говорил шеф, забираясь ей под юбку в тот самый момент, когда я произнес:
— Или «Нагнись, моя хорошая, вот так…» — я поражался, насколько легко вошел в роль возбужденного Колосова.
Лицо Ирины исказилось гневом, но брови оставались в удивленной приподнятости. На ее щеках, и так уже румяных от выпитого ликера, проявились яркие пятна, и моя любовь уронила бокал:
— Ты что, в квартире жучков натыкал? Придурок компьютерный, быстро отдал мне эту запись!
Это был мой приговор. Раненая любовь, которую я на своих руках тащил последние три дня, умерла, когда были озвучены «жучки». И у «придурка» опустились руки, предавая бездыханное тело земле. По этому когда-то красивому и желанному для многих людей телу тут же заметалась босыми ногами с безупречным педикюром и розовыми пятками моя бывшая вторая половинка. Муж и жена — одна сатана, даже если они не расписаны. Теперь, похоже, Ирина была одной сплошной Сатаной, невольно лишив меня личной дьявольской составляющей.
Она брызгала слюной, забиралась на стулья — искала жучков. Конечно же, в то, что их нет и не было, Ирина мне не поверила. Да и как еще можно было воспроизвести то, что происходило между двумя людьми в закрытой квартире? Ей грезились кошмары, в которых она занимала топ-листы порносайтов, и она с ужасом прорисовывала осуждающие лица родителей и родственников, а также ухмыляющиеся и приценивающиеся — знакомых
Видимо, это несколько отрезвило ее, и поток ругательств прекратился. Опасно злить человека, обладающего такой убойной записью. Иначе все ее кошмары станут явью.
Собиралась она быстро, словно покидала зачумленный район. Я почувствовал себя лишним, накинул куртку и ушел. Забыв головной убор и зонтик, я шел по улице вниз, к Дону, и крохотные капли дождя, казалось, моментально испарялись с моего пылающего лица.
Неожиданный удар судьбы. Именно так гадалки говорят, когда выпадает перевернутый пиковый туз. Неожиданный… Только вот был ли он неожиданным? Сейчас я понял, насколько мне не хотелось верить в кино, прокат которого был любезно предоставлен собственным мозгом и Джином. Я не верил до последнего в то, невольным свидетелем чего стал.
Вместо того чтобы попытаться разрешить все сразу после памятного «просмотра», в четверг, я растянул этот удар на два раза. От этого удар не стал слабее — он разделился на два равноценных, каждый из которых был вполне смертелен. Раньше я со смехом читал или слушал про приговоры американской судебной системы — такие, как «два пожизненных заключения» или «186 лет тюрьмы». А теперь ощутил, как дважды за последние три дня умерла одна и та же моя любовь — и вместе с ней дважды умер и я.
Я наблюдал за своими ощущениями, ощущениями трупа, не в силах размышлять ни о чем другом. Дышать было трудно, сердце старательно изучало пляску святого Витта, то застревая в горле, то отдаваясь в мокрых пятках — я выскочил на улицу в тапочках.
От меня нестерпимо несло стрессом, и, почувствовав это, какая-то мелкая шавка выскочила из подворотни и больно укусила за правую лодыжку. Видимо, приняла стресс за страх. Не знаю, может быть, она не так уж и неправа…
Несмотря на позднюю осень, почти на всех деревьях подрагивали листья. И в большинстве своем листья эти оставались зелеными — это делало осень какой-то фальшивой и ненастоящей. Даже ночных заморозков еще ни разу не было, а осень уже близилась к календарному концу.
Довольно быстро я оказался в самом низу крутого спуска двадцать девятой линии и смотрел на рябой Дон, неспешно текущий мимо. Спускаться по крутой улице в тапочках было сложно — они постоянно норовили соскочить, но я не обращал на это никакого внимания, как и на дождь, и на боль от шавкиного укуса. Понтонный мост на Зеленый остров уже разобрали, готовясь к зиме, и никаких рыбаков видно не было.
Я не отдавал себе отчета, что по лицу вместе с каплями дождя стекают слезы. Раскинув руки, заорал, освобождаясь от вони стресса и очищаясь от налипшей на душу грязи, и на какую-то секунду мне это удалось, я будто бы вылетел вместе со своим криком…
Листья, как сумасшедшие, бились на ветках в истерике. Пьяный дождем ветер задал им трепку и рассказал, что они скоро умрут. Сначала станут желтыми или красными. Некрасивыми, одним словом. Потом высохнут и оторвутся от веток. Если сами не оторвутся, ветер им поможет, он всегда помогает таким задохликам. А потом он будет гонять их, макая в грязные лужи и бросая под ноги равнодушным людям.