Плохие слова
Шрифт:
— Сейчас я пойду и позову их. Будем демонстрировать доброжелательность и готовность к сотрудничеству.
Оля профессионально продефилировала мимо кафедры, не забыв улыбнуться Грибову и доктору Ковальски.
«А может, теперь в бизнесе так и надо? — меланхолично размышлял банкир Слива. — Попа, сиськи, весь прикид, каблуки. Сам не заметишь, как махнешь подпись на контракте».
Оля постучалась в класс забастовщиков и приоткрыла дверь.
— Друзья мои! — пропела она, выразительно выгнув спину. — Может быть, вы нас все-таки выслушаете?
Грибов громко причмокнул губами.
— Оля!
— Я все прекрасно понимаю, — дружелюбно и достаточно громко, чтобы ее было слышно на кафедре, ответила Оля. — Ваша позиция заслуживает уважения. Готовы ли вы к переговорам, или вам нужно еще немного времени?
— Оля, иди на х…! — сказал Леня Голубев.
— Что? — ахнула Оля.
— Иди на х…! — негромко, но отчетливо повторил Леня.
Оля Ситникова порозовела. Дверь захлопнулась.
— Леня, ты что, с ума сошел? — закричала Вика Плюшкина. — Ты что говоришь?! Иди немедленно извинись!
— Обязательно извинюсь, — невозмутимо отвечал Леня. — Сто раз извинюсь. Только после игры. А сейчас нам нужно выбить ее из равновесия. Пусть теперь сидит и сопли жует. Ясно же, что она взяла на себя роль лидера. Перед судьями вышагивает. Американец аж слюни пустил, что я, не вижу?
Вика Плюшкина обиженно фыркнула. Тоже правильно. Подумаешь, задница. У всех задница. Не обязательно ею так вертеть. Но все равно нельзя крыть матом друзей.
— Не ожидал от тебя, Леня, — укоризненно произнес Василий Головко. — Никак не ожидал.
— В Стэнфорде, дорогой Вася, можешь мне даже руки не подавать!
— Леня в принципе прав, хотя он и гондон, — подвел итог Эдик Каспарян. — И мы все здесь гондоны. Часу не играем, а уже гондоны. Но делать нечего. Давайте теперь вот такую тему продумаем…
Оля Ситникова сжала зубы и сделала через нос два глубоких вдоха и выдоха. На лице все должно быть о'кей. Что бы ни случилось. Только так. Еще два вдоха и выдоха.
— Возникли проблемы? — заметил неладное Грибов.
— Нет, все в порядке. — Голос Оли не дрожал, но серебряный тембр переменился на более строгий. — Мне нужно на минутку в туалет.
— Ваша команда пользуется туалетами в правом крыле корпуса, — стесняясь, сказал Грибов. — Команда соперников в левом. Контролировать вас мы, разумеется, не станем. Сегодня, правда, в корпусе никого нет, и звук шагов слышен хорошо. Особенно ваших.
Грибов игриво прищурился.
Фондовый спекулянт Шерингарц страдальчески возвел глаза к потолку.
Банкир Слива презрительно отвернулся:
— Детский сад, в натуре!
Через десять минут договаривающиеся стороны вновь сошлись перед кафедрой. Плаката не было.
— Мы подготовили антикризисный план, — ровным голосом произнесла Оля Ситникова. — Точнее, наброски плана. Мы постарались максимально учесть интересы трудового коллектива…
Мысленно она тут же укорила себя за совковый оборот «трудовой коллектив». Нужно было сказать «персонал».
Все-таки этот Голубев вывел ее из себя. После игры получит в морду. Во всех смыслах. Или нет, не надо. Много чести для такого хамья.
— Детали плана мы надеемся выработать совместно с представителями профсоюзов…
Грибов одобрительно кивал, со скрипом протирая очки носовым платком. Фондовый спекулянт Шерингарц достал предложения Совета директоров и стал читать. План предусматривал радикальное оздоровление компании, закрытие неэффективных производств, а также некоторые непопулярные кадровые решения. Рассказывая о планируемом пятнадцатипроцентном увольнении персонала, существенном сокращении зарплаты остающимся работникам и полугодовом моратории на социальные выплаты, Шерингарц отрывался от конспекта и поглядывал на забастовщиков, но те вели себя тихо.
Американец потянулся к Грибову и что-то прошептал ему в ухо. Грибов в ответ собрал губы в пухлую трубочку и неопределенно шевелил бровями.
Оля Ситникова не удержалась от того, чтобы бросить на Леню долгий выжигающий взгляд. Леня некоторое время смотрел на нее в ответ, затем пожал плечами, сделал выражение лица «сама дура» и отвернулся.
Юра Шерингарц дочитал антикризисный план до конца и спрятал конспект за спину, словно опасаясь, что его отнимут.
— Ну, что скажет трудовой народ? — нарушил молчание банкир Слива.
— Трудовой народ скажет следующее, — помедлив, ответил Эдик Каспарян. — Мы считаем, что ответственность за сложившуюся ситуацию полностью лежит на руководстве компании. Совет директоров в свое время наделал массу грубых ошибок и теперь пытается исправлять их за счет персонала.
— О чем это вы, Эдик? К-каких ошибок? — подался вперед Шерингарц, неожиданно назвав на «вы» старого приятеля.
— Вот, пожалуйста, — Эдик поднял заготовленные листы. — В девяносто четвертом году администрация необдуманно сняла с рынка две вполне еще живые торговые марки, переоценив перспективы нового бренда. В результате впервые за пятнадцать лет компания закончила год с убытками. В девяносто шестом было безосновательно закрыто новое представительство в Калифорнии по результатам всего лишь первых двух лет работы. Через два года провалилась попытка выхода на восточноевропейский рынок. Общие убытки составили пятьдесят семь миллионов долларов. И это только некоторые примеры просчетов. Список можно продолжить. Состав совета директоров, между прочим, с тех пор практически не изменился. Бездарное управление привело компанию на край пропасти, и теперь те же люди хотят спихнуть все проблемы на рабочих.
Нефтяник Головко, начинавший свою карьеру мастером смены на буровой вышке, согласно кивал.
Юра Шерингарц полистал файл с исходным материалом.
— Эдик, постой! При чем здесь В-восточная Европа? В Восточной Европе н-нас накрыл российский к-кризис. Пострадали все, не только мы.
— Юра! С кризисом все было ясно за полгода! Ты же сам еще в мае переложился в валюту и знать не хотел российских акций до начала девяносто девятого…
— Я-то да, но эти, — польщенный Шерингарц потряс в воздухе бумагами, — м-меня не спрашивали!