Плохо быть мной
Шрифт:
— Ну и отлично, — в голосе Эстер появился металл. — Я вообще в восторге, что все довольны. Люблю, чтобы все жили в гармонии.
Она подмигнула ямайцу. Тот, демонстрируя полное с ней согласие, поднял руки вверх. — Раса Тафари! Селаси Ай! Я един с самим собой и со всей духовной вселенной! Братская любовь и доброжелательность друг к другу. Вот рецепт общей гармонии в мире.
Он ткнул пальцем в сторону пакета марихуаны, который выложил на стол.
— Выкурим, сестра?
Эстер подняла пакет и посмотрела на просвет.
— Дай-ка
Потом она вернула пакетик ямайцу.
— С удовольствием, брат, — ответила, толкнув к нему пакетик. — Только сначала вы скажете моим друзьям до свиданья.
— Думаю, не получится, — равнодушно ответил тот.
Эстер бросила на середину стола сумку.
— А я как раз думаю, что получится.
Ямаец открыл сумку и посмотрел внутрь. Потом поднял голову на Эстер.
— Ты хочешь сказать, что я должен отпустить этого урода? Хочешь сказать, что я просто должен забрать это добро и не производить никаких движений по поводу вашего дружка?
— Ровно это хочу сказать.
— А не думаешь, что стоит снести этому гаду половину черепа битой? Хотя бы ради идеи?
— Я вообще не особый фанат идей, — вступил в обсуждение я. — Идеи — главный источник зла в этом мире. Большинство гнусностей в нашей Вселенной происходят из-за идей. Особенно из-за идеи, которую ты только что упомянул, — раскроить чью-то башку.
Ямаец придвинул сумку к себе. Мы встали. Эстер кивнула на пакетик травы.
— Мы с тобой обязательно покурим, приятель. Сама найду тебя на пляже.
Мы вышли.
— Отвезу Мишу, — быстро сказала Эстер, — потом заеду за тобой, Лезли. Тебе все равно надо побыть сейчас на воздухе.
Мы поехали. Я огляделся по сторонам.
— Как все-таки все отвратительно! Помнишь, Франни у Сэлинджера приезжает в колледж, и ее внезапно озаряет, что такое жизнь? Она ложится лицом к стене и не хочет подниматься с постели. А ведь вообще она права. Если ты нормальный человек, тебе ничего не остается, как лечь лицом к стене и не поворачиваться. Другого выбора нет.
— Чтобы полностью согласиться с этой жизнью, нужно быть хоть немного подлецом, — ответила Эстер. — Как, например, я и Салих.
Мне это не понравилось. Будто то, что они с Салихом подлецы, объединяло ее с ним.
— Вы с Салихом говорили про меня? — спросил я, сам не понимая, к чему придираюсь. — Зачем?
— Ты протестуешь автоматически, Миша. Против любой вещи. С чем бы ты ни столкнулся. Жизнь действительно гадкая история. И надо правда быть сколько-то подлой, чтобы ее любить. Но дело в том, что я люблю эту жизнь гораздо больше, чем ненавижу.
Она вставила кассету в кассетник. Раздалось кантри.
— «Я застрелил человека из Рено, только затем, чтоб посмотреть, как он умрет», — подпела Эстер. — «Блюз Фольсомской тюрьмы».
Она заглянула мне в глаза.
— Нравится?
По тому, как
— Фигня! — с готовностью ответил я. — Кантри — самое большое дерьмо из всех видов дерьма на свете!
— Ты видел, что мне нравится, но все равно назвал эту песню дерьмом. Ты никогда ничего не можешь сказать, чтобы просто сделать мне приятное. Пусть для этого и пришлось бы слукавить. Салих, например, сказал, что ему эта песня понравилась…
Я почувствовал подступающий гнев.
— Все потому, что я тебе никогда не врал! — заорал я. — Салих скажет тебе что угодно. Не знаю, зачем он говорил, что ему нравится. Может, он мечтает залезть тебе в трусы. Знай: я ни разу не сказал тебе ничего, чтобы залезть в трусы. Я всегда говорил тебе правду.
Я вышел, хлопнув дверью. Она уехала отдавать Лезли машину.
Скоро я узнал, что певца кантри, которого поставила Эстер, звали Джонни Кэш. Один из самых крутых исполнителей, которого даже хардкор-рэперы называли гангста.
* * *
Уже какой день я с местными парнями и девушками жарюсь на солнце и бездумно разглядываю замысловатые куски мяса, называемые человеческим телом. Они давно потеряли свою сексуальность из-за того, что в Калифорнии все обязаны быть сексуальными.
Куда бы я ни приехал, всегда заканчиваю маргиналами, думаю я. Уже думал и всегда буду так думать. От этой мысли тоскливо. И неловко перед Эстер. Мы — низшая каста пляжного общества. Общества, которое должно радоваться жизни по обязанности.
На этом пляже мы рабочая сила. Наша работа — принять на себя удар солнца во всей полноте. Впитать его раскаленные лучи, позволить ему прожечь дырки в наших головах. Дать выцвести под ним нашим волосам, выжечь всякое подобие мысли в мозгах. Рабочий день длится чуть дольше обычного присутственного в какой-нибудь средней фирме. Он начинался почти с восхода и тянулся до восьми вечера, когда солнце садилось за горизонт и становилось темно.
Разговоры, как и у служащих любой корпорации, проходили исключительно на рабочие темы. Кого продвинули по служебной лестнице, у кого какая зарплата, не поступил ли новенький, не грядут ли увольнения.
— Трава, мэн! Десять за грамм. Куда проходишь мимо своего счастья, глупый мазафакер? — вот обычный дежурный разговор здешнего маргинала.
Я работал вместе со всеми, принимая ультрафиолетовый заряд калифорнийского неба на себя. Здешнее солнце — особенное. Небо над Калифорнией имеет прямой выход в космос. Солнце жарит здесь без защитных приспособлений, напрямую, испепеляя тела, уничтожая нервную систему, заражая радиацией. Калифорнийское солнце в разы ближе к земле, чем в любых других точках земного шара. Его отличительная черта — оно лишает тебя возможности мыслить.