Плохо быть мной
Шрифт:
— И что мы будем там делать?
— Глядеть на картины Джона и искать каждый свою концепцию. — Он немного растерялся. — Джон нам поможет. Джон очень любит объяснять, что его картины значат.
— В этом я не сомневалась, — заметила Полина. — Это удел любого неталантливого артиста — объяснять, что его искусство значит. Но что мы будем там делать? — вопросительно и сурово посмотрела она на парня.
— Ты скажешь, понравились тебе его картины или нет.
— Да я уже сказала. И думаю, нам не стоит туда ехать.
В этот момент перед нами возникло бледное лицо. Непонятно откуда выплывший скуластый парень стал рассказывать нам, что пять минут
Тут у него пошла носом кровь. Я стал говорить, что у парня идет носом кровь — как слепым — и ему надо помочь. Парти посоветовала мне уняться, иначе будет себе дороже.
— Тот еще парень, — уверяла она, — мутный.
Но я схватил его за плечо и спросил:
— Извините, можно вам чем-нибудь помочь?
На это он, не торопясь, обернулся ко мне и подчеркнуто бесстрастным голосом спросил, не знаю ли я, кто убил Лору Палмер.
— Вот видишь! — назидательно шикнула Парти.
Девушки поднялись и, не сказав ни слова, двинулись в отдаленный угол ресторана. И скрылись там. Я не знал, следовать за ними или нет. Я ощущал себя брошенным. Подошла Парти и спросила, почему я сижу здесь, если они с Полиной давно ждут меня в туалете.
Туалет был обычный, ряд в несколько кабинок. Народу здесь собралось больше, чем во всем заведении. Шумно, гораздо оживленней, чем внутри залы. Полина была в центре этой толчеи, растворяясь в ней. Дверь кабинки открылась, оттуда вышла женщина, на ходу поправляя лямку платья.
— Пошли! — Полина взяла меня за руку.
Парти вошла в кабинку вслед за нами и закрыла дверь на задвижку. Внутри втроем было невероятно тесно.
— Деньги есть? — неожиданно резко спросила меня Полина.
Я обрадовался:
— Давно собирался. А то вы все время платите за меня. Просто не было случая предложить…
— Я поняла, — сказала Полина грубо. Взяла у меня долларовую и свернула в трубочку. Передала ее Парти, полезла к себе в сумочку и вынула зеркальце. На секунду в нем мелькнул ее глаз, поймал мое отражение и подмигнул.
Мы по очереди вдохнули снадобье и повторили. Постояли, похлюпали носами, захваченные каким-то не до конца сформировавшимся чувством, и всё порывались сообщить друг другу новость, только не знали какую. После намеков и легких препирательств пришли к выводу, что, пожалуй, можно идти обратно. После этого долго собирались и, когда почти уже вышли, вспомнили, что оставили пакетик кокаина на крышке унитаза. Парти все время повторяла, что что-то забыла, но не могла вспомнить что. Она была озабочена, каждая новая секунда неизвестности действовала ей на нервы. Мы обследовали пол и поверхность унитаза.
— Хочешь сигарету? — сочувствующе спросила Полина. Парти закурила. — Ну что, вспомнила?
— Нет! — в отчаянии вскинула руки Парти, вид у нее был несчастный.
— Пойдем за столик и, если вспомним, вернемся, — предложил я.
Но тут она вспомнила, стянула с себя штаны и уселась на унитаз. В ту же секунду нам всем стало хорошо. Мы начали одновременно болтать. Мы возбужденно решали, что делать, и наконец пришли к гениальной идее вернуться за наш столик. Там мы сели, обнялись, прижались друг к другу лбами в сиянии нимбов и просветленно заговорили, что мы
— Так и подмывает для вас что-нибудь сделать! — присоединился я в экстазе. — Хотите, куплю фруктов?
— Когда Риккардо сделал мне предложение в Искии, апельсины в то время года росли на деревьях, — сказала Полина.
— Тогда куплю апельсинов. В честь Риккардо! — восторженно сказал я.
Я встал и направился к выходу.
— Последний романтик нашей эпохи, — услышал вслед рассеянное замечание Полины. — Все это так нежно и прозрачно…
Как только я очутился на улице, затея предстала идиотизмом. Но я все равно направился к лавке за два квартала.
В очереди к лотку ерзал черный парень — ему не терпелось поскорее добраться до продавцов и назвать заказ. Он был неплохо одет, и брейды вполне аккуратные, только все равно вид был пыльноватый. Как, впрочем, у дорогой лампы в антикварном магазине, которую годами не сдвигали с места. Дойдя, он попросил у продавцов папайю. Те ответили, что папайи нет, и парень прямо остолбенел. Постоял, придвинулся и спросил испанцев, что они имеют в виду, когда говорят, что у них нет папайи. Зачем, спрашивается, ему тогда было выкуривать полтора фунта убойного бубоник-хроник? Чтобы топать пять кварталов холодной нью-йоркской ночью и услышать, что у них нет папайи?
Продавцы не знали, что ему ответить, и тогда парень ответил за них. Он сказал, что они не запаслись папайей с одной лишь целью унизить черного брата и что ничего удивительного он в этом не видит, потому что это длится уже больше двухсот лет.
— Вы хоть понимаете, что мне это необходимо? Необходимо так же, как моей подружке сбросить пару фунтов или наконец начать носить нижнее белье? — в отчаянии обратился он к испанцам.
Испанцы это прекрасно понимали, но все равно сказали, что ничем помочь ему не могут. Тогда парень несколько раз произнес «шит», заломил руки и стал скулить — как собака. Меня ошеломило, что отсутствие какого-то продукта в магазине может доставить такое неподдельное горе. Правда я никогда не выкуривал полтора фунта убойного бубоник-хроник. Он реально всплакнул. Потом достал из кармана кошелек, извлек пачку денег и стал говорить, что готов дать пятьдесят долларов, а что при этом он останется должен наркодельцу из Квинса, хрен с ним — личное благополучие важнее.
Тут рядом с нами остановилась машина, высунулся водитель с рожей шотландского охотника из мультфильма про Багза Банни и спросил, где Деланси-стрит. Никто не знал. Я — потому что только-только сюда приехал; черный парень — потому что был так подавлен новостью, что в лавке не оказалось папайи и он не мог думать ни о чем другом; испанцы — потому что плохо говорили по-английски и, по-моему, не до конца понимали, что находятся в Нью-Йорке. Водитель посмотрел на нас долгим взглядом, произнес «шит», точь-в-точь как до этого наш черный приятель, и добавил, что Нью-Йорк — единственный город, где нет ни одного коренного жителя, а только одни бушмены из Ботсваны да Намибии, которые даже ширинку не могут самостоятельно застегнуть, не то что показать, где Деланси-стрит. Опять-таки как наш приятель, он повторил «шит» несколько раз, хлопнул дверью и уехал.