Плохо быть мной
Шрифт:
— Как я хорошо спала! — потянулась она, тоже нарочито. — Мне начинают сниться сны только под утро. Сексуальные сны, — поспешила уточнить она. Но «сексуальные» произнесла так натурально, что в этом не было ничего сексуального. — Мне приснилось, что я совсем одна стою в очереди в Ноев ковчег, и, несмотря на то, что у меня нет пары, меня на него пропускают. А когда небеса разверзлись и начался потоп, я возбудилась.
Я сказал, что мне один раз приснилось, как я занимаюсь любовью с Синди Кроуфорд, и от этого я тоже возбудился, хотя сон был никакой не сексуальный. Полина шутки не поняла и серьезно, даже строго, спросила,
— Не знаю. Наверное, кошмар. Проснулся весь в поту и стал звать на помощь маму с папой. — И спросил Полину, с кем она разговаривала утром.
— С другом. Мой хороший друг, — рассеянно повторила она. Она сидела рядом со мной, вытянув свои длинные красивые ноги, почти целиком высунувшиеся из-под простыни, и когда это сказала, то пошевелила пальцами ног, словно ей было любопытно проверить, правда ли эти пальцы принадлежат ей.
Я равнодушно спросил, чем ее хороший друг занимается.
— Начинающий актер, — ответила она еще равнодушнее меня. — Снялся в одном английском фильме, пытается начать в Голливуде — до пошлости предвидимо. И смешно. И скучно. До чего предсказуемый этот Патрик.
— Патрик? Актер?
— Ты не можешь его знать, — небрежно отмахнулась Полина, — он только приехал в Америку. А снялся в независимом фильме «Осень, которая не наступила». Картина выиграла пару призов.
— Выходит, будущее у него есть? — продолжил я истязать себя.
— Что ты привязался? — огрызнулась она. — Нет других тем для разговора?
Мы замолчали, я чувствовал себя виноватым. Мне хотелось разузнать, крутит ли она с ним роман, но я не решался спросить напрямую. Поэтому спросил, бывал ли он в студии.
— Да, и забыл здесь свои вещи, — она показала на валяющуюся в углу одежду. Показала просто и бесхитростно, как будто этого Патрика не было на свете.
Я начал верить, что его правда не существует, а есть только его вещи. Все бы было нормально, если бы не Полинино равнодушие. Из-за него я чувствовал себя сколько-то поруганным и проигравшим и злился.
Полина попросила меня скрутить ей косяк и достала из ящика пакет с марихуаной. Я принялся за дело. Трава оказалась сильной. Мы сидели бок о бок и с интересом рассматривали комнату, будто только сейчас вошли в нее. Полина держала в руках банку и ложкой ела из нее. Глаза у нее были подернуты розоватой пленкой; единственное, о чем она сейчас думала, — это о том, что она ест. Меня это тоже заинтересовало, и я спросил, что в банке. Полина подняла голову, поймала меня своими розоватыми глазами и сообщила, что там клубника в шоколаде. Я видел, что все ее мысли занял исключительно непосредственный ответ на этот вопрос. Я сказал, что никогда не пробовал. Полина зачерпнула полную ложку, положила ее в рот и смачно поцеловала меня долгим поцелуем.
— Ну как? — спросила с неподдельным интересом.
Я облизнул губы и сказал, что нравится. Я не был уверен, спросила она про поцелуй или про лакомство. Мне очень понравилось и то и другое, так что, ответив, я ничем не рисковал. Мне вообще было очень хорошо и очень все нравилось. Я хотел, чтобы она сделала это опять — зачерпнула ложкой клубнику в шоколаде, а потом поцеловала или хотя бы только поцеловала, без клубники, но попросить не осмеливался. Поэтому облизнул губы еще раз и сказал, что не распробовал сладость как следует. Полина дала мне банку и протянула ложку.
— Скажи, что ты меня не видел, как я выходила из душа и ходила голая по квартире, — сказала Полина.
— Я тебя не видел.
Она снова меня поцеловала.
— Правильно, — сказала, отодвинув свое разгоряченное лицо от моего. — Советую тебе всегда делать то, о чем просят женщины. Даже если ради этого приходится плевать себе в душу…
Что-то мне послышалось в ее тоне насмешливое, я снова вспомнил Патрика. С раздражением огляделся, словно ища кого-нибудь, кого можно в чем-то обвинить, потом повернулся к Полине и злобно спросил, встретится ли она сегодня с Патриком. Полина, будто едкости не уловила, ответила, что может быть.
— Может быть, сегодня вечером, — добавила.
Я спросил, встречаются ли они в том ресторане, где мы были вчера. Вместо ответа она меня поцеловала. Мне сделалось совсем обидно. Настолько, что я спросил, будет ли она целоваться с Патриком так же, как мы целуемся сейчас.
— Точно, что не так, как с тобой! — возразила Полина, даже не заметив укола. — Совсем не так, как с тобой! Ты целуешься гораздо лучше Патрика! Слушай, где ты научился так целоваться? — отстранилась она и посмотрела на меня с дружелюбным интересом.
— Что, правда хорошо целуюсь? — Я дотронулся пальцем до губ проверить, на месте ли они.
— Правда! — выпалила она, словно маленькая девчонка, с пеной у рта доказывающая очень важное для нее. — Никто так не целуется!
Пока мы целовались с Полиной, мы очень старались, чтобы все получилось правильно. Очень сильно хотели друг другу нравиться, но не получалось, и обоим было грустно. Это было равносильно стараниям плавать в надувной лодке с дырой, когда ты и напарник оба понимаете, что никуда вам не продвинуться и у вас нет никаких перспектив, кроме как вскорости пойти ко дну. Я не знал, в какое именно время жизни в Англии у меня в душе появилась эта пробоина, отчего теперь мне не избавиться от неприятных холодных мурашек по коже, и я с отчаянием признаю, что изменить что-либо уже поздно.
Полина опять отстранилась.
— Слушай! — Как будто пришло прозрение. — Может, тебе это не надо?
— Что?
— Все. Может, тебе просто не надо этого в жизни? — Ей не было неприятно. Ее просто интересовало, правда это или нет. Она чуть-чуть оттолкнула меня и смотрела на меня с живым чувством, и в ее глазах не было и капли обиды.
Мы сидели в ее квартире — два молодых существа, в устроенном нами циничном вакууме, и в том, что мы делали, было столько отстраненности и равнодушия, что наши ласки походили на ритуал.
— Подожди… — сказал я и со злостью впился ей в губы.
Полина с силой притянула меня к себе и повалила на себя. Я старался как мог. А она вошла в привычную для себя роль жертвы. От этого ей становилось грустно, а мне — потому что ей.
Потом мы раскатились по разным сторонам кровати.
— По-моему, все-таки надо, — сказал я.
Она рассмеялась.
— Какой ты смешной!
Она встала и пошла на середину комнаты, вытирая губы, как будто на них что-то осталось.
— Ты даже не представляешь, какой ты смешной! Ты меня только что так рассмешил! — Ни ей, когда она это говорила, ни мне не было смешно.