Площадь павших борцов
Шрифт:
3. Когда поспевает малина
О положении на фронтах народ знал больше по слухам.
После двух катастроф подряд, под Керчью и Харьковом, наши газеты отмалчивались, будто ничего страшного не случилось, а центральная печать отделывалась от читателей стереотипными фразами. "Наши силы растут и крепнут. Недалек тот час, когда враг вполне испытает силу наших ударов..." 21 июня, когда на юге страны крепчал железный кулак вермахта, "Красная Звезда" порадовала военных людей известием, что немецкая армия наступать уже не способна: "Перед
Разве можно было поверить в подобное?..
Наконец, дяде Пете или нашей тете Мане трудно было понять, что таится в скупой информации, заключенной в мало что говорящих фразах: "На Севастопольском фронте напряженность боев усилилась ввиду того, что немцы ввели в бой новые части... На Харьковском управлении советско-германского фронта - бои с наступающим противником..." И уж совсем невдомек было читателю догадаться - какой смысл в кратком сообщении Совинформбюро от 25 июня: "Генерал Эйзенхауэр, командующий американскими войсками на европейском театре войны, прибыл в Англию".
Эйзенхауэр не был еще знаменит, его только ожидало великое будущее, а прибыв на берега Альбиона, он сообщал на родину суть своих замыслов о моменте открытия второго фронта, когда Германия завязнет в России.
Этот момент был близок!
Впрочем, сроки активного наступления вермахта на юге не раз уже откладывались, и виною тому был "пропавший самолет" с майором Рейхелем и секретными документами о развитии операции "Блау". Немецкое командование нервозно выжидало реакции со стороны русских, а Паулюс бранил покойного майора, которому взбрело в голову лететь глядя на ночь:
– Вот и покойник... Теперь, - рассуждал Паулюс, - мы не в силах изменить наши четкие планы "Блау", для этого потребовалось бы слишком много времени и большой работы ОКБ и ОКХ. Но вполне разумно, если мы отодвинем сроки наступления. Стратегическая пауза иногда даже необходима...
Его 6-я армия перешла в наступление лишь 30 июня...
* * *
Состав с зерном возле элеватора еще горел.
– Анастас Иванович, - сказал в трубку Чуянов.
– Не успели мы избавить город от колхозного скота из Смоленщины, как все Задонье потонуло в пыли на подходе стада из Воронежской области, из Ворошиловградской... Куда их девать? На улицах уже не повернуться от машин и беженцев. Мостов не имеем. Переправы заполнены. Скотобойни города загружены до предела.
Из Москвы усталый голос А. И. Микояна:
– Наша большая ошибка, что Сталинград не имеет мостов. Но погодите с бойнями. Нам еще после войны жить надо. Переправляйте скот на левый берег Волги гоните его дальше.
– А как быть с частниками? Каждому жаль со своей скотиной расставаться. И в ухо каждому не вдудишь, что,
– Никакой принудиловки!
– отвечал Микоян.
– Действуйте только убеждением. Частник есть частник. Он и без того нами обижен. Не хочет разлучаться с овцой, оставьте ему овцу.
Есть такая народная примета: хлеба убирать, когда поспевает малина. Но в ту пору малина еще не созрела, когда пришло время думать об уборке урожая, чтобы он не достался врагу в зрелых колосьях. На Дону было тревожно, Москва требовала, чтобы зерно вывозили со складов и элеваторов в тыл.
– На тачке, что ли?
– говорил Чуянов.
– Автотранспорта нет, горючего нет, а на лошадях сотни тысяч тонн далеко не увезешь. Не знаю, как мы управимся, если предстоит эвакуация людей и скота из донских станиц и колхозов...
Эвакуация началась загодя, издалека гнали скотину из отдаленных станиц, а кто?
– опять же школьники с хворостинами, плелись за гуртами скота старики да бабки, которые сами-то едва ноги передвигали. На волжских переправах - что-то ужасное, все стада перепутались, чей там бык, а чья корова - уже не разберешься, всех подряд гнали на паромы, а паромов не хватало, немцы бомбили, и рядом с павшей скотиной теперь лежали те же самые мальчишки с хворостинами и бабки, но уже мертвые.
Чуянов накоротке повидался с Ворониным:
– Садись, эн-кэ-вэ-дэ. Разве не безобразие? Гигантский город на правом берегу, а моста на левый берег не соорудили.
– Так это же хорошо, что нет моста, - отозвался Воронин.
– Будь такой мост, его бы немцы с воздуха мигом раздраконили...
Как-то еще не верилось, что Сталинград может стать фронтовым городом, дворники поливали цветочные клумбы на улицах, и аромат цветов доносился в кабинеты обкома, напоминая о мирных днях, когда о цветах даже не думалось: пусть благоухают, на то они и посажены...
Чуянов казался рассеянным.
– Что у тебя еще?
– спросил он.
Воронин вынул из портфеля немецкую листовку, издали показав ее секретарю обкома - читай, если грамотный. Чуянов увидел всего две строчки частушечного лада:
До Воронежа с бомбежкой
В Сталинград войдем с гармошкой
Эту листовку Чуянов оставил у себя и показал ее генералу Герасименко, командующему Сталинградским военным округом:
– Ну, не нахальство ли, а?
Герасименко пробежал листовку глазами и сказал, что Геббельсу, как пропагандисту, еще далеко до батьки Махно:
– Вот это был агитатор! Пламенный... Помню, гонялись мы за его бандами, а батька за нами гонялся. На тачанках. Я тогда молодой был. Вот гонит нас батька в хвост и в гриву, оглянешься назад, а на тачанках его лозунг: "X... уйдешь!" Потом стали гнать батьку. Настигаем, а на тачанках у махновцев опять плакат полощется: "X... догонишь!" Вот это, я тебе скажу, агитация такая, что до печенок пробирала. Наглядно и убедительно. Геббельсу до такого не додуматься...
Разговорились. Алексей Семенович спросил: