Площадь павших борцов
Шрифт:
Рокоссовский переживал за Козлова: хватит ли мужества отвечать правду или согласится со всем, что с ним сделали?
– Да, - смело сказал Козлов, - ваш личный представитель Мехлис мешал командованию. Своим партийным авторитетом он пытался подавить меня, командующего, а мои распоряжения оспаривал и высмеивал. Издевался! Если бы не вмешательство Мехлиса, думаю, не Манштейн, а мы были бы сейчас в Севастополе, а сам Манштейн купался бы в море со всей своей армией.
– Но кто командовал фронтом... вы?
– спросил Сталин.
– Я
– Связь со Ставкой у вас по ВЧ была?
– Была.
– Вы докладывали,
– А как мне жаловаться на вашего же представителя? Сравните меня, генерала Козлова, и этого Льва... Захаровича.
– Вот за то, что боялись позвонить мне и потребовать удаления Мехлиса, в результате запороли все наши дела в Крыму, вот за это вы и наказаны народом, партией и мною. Идите.
"Я, - писал Рокоссовский, - вышел из кабинета Верховного Главнокомандующего с мыслью, что мне, человеку, недавно принявшему фронт, был дан предметный урок..."
Прибыв на фронт, Константин Константинович встретил немало боевых друзей; он был всегда любим людьми.
* * *
Рокоссовский завел себе кошку, она нежилась под настольной лампой, гуляя по оперативным картам, я командующий фронтом карандашом трогал ее усы, ласково приговаривая:
– Ну, что, бродяга? Валяешься? Хорошо тебе? А мне вот плохо. Там, наверху, виноватых ищут. А я даже прощаю тех, кто провинился. У нас ведь как? Снимут одного и пришлют другого, еще больше виноватого. Разжалуют кого-либо, а взамен присылают другого, тоже разжалованного. Одни - вверх, другие - вниз. А вот тебе всегда хорошо. Никакой ответственности...
Глубокой ночью солдат, лежавший в дозоре близ передовой, был удивлен, когда к нему тихо-тихо подошел командующий фронтом и прилег рядом:
– Оставь мне свою винтовку, а сам иди. Скажи, чтобы покормили. И выспись, братец. А я до утра побуду здесь, вместо тебя. Иди, иди. Я не шучу. Я ведь тоже солдат...
Не сразу, а постепенно устранялись негодные фанфароны, с трудом оформлялась армия, которой суждено было пройти через неслыханные поражения и уверовать в таланты своих полководцев, имена которых останутся святы в нашей ущемленной грехами памяти.
– А что нам делать с товарищем Тимошенко?
– спрашивал Сталин начальника Генштаба.
– Уж очень он теперь старается, чтобы Гот или Паулюс не посадили его в новый котел. Не потому ли и убегает так быстро, что за ним и на танке не угонишься?
6 июля Василевский появился в сильном волнении.
– Что случилось?
– встревоженно спросил его Сталин.
– Страшно сказать: маршал Тимошенко пропал.
– Как?
– воскликнул Сталин.
– Опять пропал?..
"Пропавший" маршал - это, пожалуй, гораздо опаснее, нежели "пропавший" самолет майора Рейхеля с его портфелем... Тут всякие мысли приходят в голову; недавно сдался в плен генерал Власов, но маршал-то весомее генерала.
– Найти!
– указал Сталин.
– Живого или мертвого!
6. На фронте без перемен
Жизнь продолжалась - даже сейчас, когда до смерти-то два шага и при донских станицах и городках, опрятных хаток и полустанков, расцвели как ни в чем не бывало прекрасные и стыдливые мальвы. Было отчасти странно входить в степные поселки, где вечерами еще работали клубы, дикими и непонятными казались шумливые очереди в кассу за билетами, чтобы еще - в сотый раз! посмотреть дурашливую комедию "Волга-Волга",
Но иногда в теплых лиричных сумерках слышалось:
– Кончай кину показывать! Будет вам вальсы раскручивать! Иль не слыхали, что пора всем драла от фрица давать?
– Да брось, - отвечали жители.
– Лучше почитай сводки в газетах: на фронте без перемен, и до нас беда не дойдет.
– А ты вон тамотко пыль-то видишь ли?
– И что? Небось опять стада издали к Волге погнали.
– Не стада! Через час танки здесь будут...
Вольфрам Рихтгофен имел 1400 самолетов - больше половины всей авиации, которую Геринг держал на Восточном фронте, и вся эта армада, убивающая и завывающая беспощадная и наглая, вихрилась теперь над нашими армиями в степи, где человеку негде укрыться от бомб, где ты всегда останешься виден. А на речных переправах - ад кромешный, все там перемешалось: автоколонны, коровы, медсанбаты, танки, повозки, лошади, пожитки беженцев и фургоны со снарядами... ад!
Алан Кларк, хороший английский историк, писал, что немецкие танковые колонны угадывались даже за 60 километров - это была чудовищная масса пыли, которая перемешивалась с дымом и пеплом горящих деревень. И это грозное облако, застилая горизонт, за ночь не успевало рассеяться над степью, а утром оно становилось еще плотнее, смешиваясь с новою тучей пыли. Зрелище гигантской армады танков и техники было, конечно, впечатляющим, и сами же немцы были не в силах сдержать своего восторга перед той могучей силой, что надвигалась в большую излучину Дона; войска вермахта двигались даже не по дорогам, которых почти не было, а катились прямо по гладкой степи (и фотография этой армады, которая лежит передо мною, действительно ужасает!). "Это строй римских легионеров, - писали немецкие корреспонденты, перенесенный в XX век для укрощения монголо-славянских орд..."
Берлинская "Фелькишер Беобахтер" сообщала читателям, что русские отходят даже без выстрела (во что верить не следует): "Нам весьма непривычно углубляться в эти широкие степи, не наблюдая признаков противника..."
Гитлер в эти дни ликовал, и Кейтель сказал Йодлю - как бы между прочим:
– В состоянии подобной эйфории наш фюрер был, кажется, только после падения Парижа... Заметили?
– Возможно, - согласился Йодль.
– Из абвера, кстати, поступило сообщение: в Кремле сейчас настроение подобное тому, что было летом прошлого года. Следует ожидать, что Сталин начнет изыскивать побочные контакты для нового Брест-Литовского мира с нами... на любых, конечно, условиях, лишь бы ему не потерять своего положения в кабинетах Кремля!
Верно, Гитлер так радовался успехам своего вермахта, что, сменив гнев на милость, сам же позвонил в Цоссен.
– Теперь с русскими покончено!
– известил он Гальдера.
– Похоже, так оно и есть, - скупо отвечал Франц Гальдер. Не согласный с фюрером во многом, сам он уже заметил, что центр армии Паулюса уподобился клину, достаточно острому по форме, и что по мере продвижения к Волге его фланги слабеют, обнажаясь.
Об этом он из Цоссена и доложил фюреру.
– Перестаньте о флангах!
– прервал разговор Гитлер...