Плоть и кровь
Шрифт:
— Замерзаю, — сказала она.
— Знаю. Я тоже.
— Наверное, пора двигаться.
— Да. Наверное, пора.
Они сели, начали одеваться. Тодд достал из заднего кармана брюк носовой платок, вытер им живот — быстро, без всякой сентиментальности, точно ветровое стекло машины протирал.
— Холодновато становится для таких дел, — сказал он. — Думаю, в этом году мы сюда больше не вернемся.
— Нет. Сегодня состоялось прощание с полем для гольфа.
Они огляделись вокруг — так, точно оба вдруг удивились тому, что вообще оказались на нем. Песочные бункеры светились
— Мы здесь когда-то катались на ледышках, — сказал Тодд. — Я тебе не рассказывал? По ночам, когда мне было лет десять-одиннадцать. Дэн, Ронни и я, мы приходили сюда и съезжали с холмов на больших кусках льда.
Сердце Сьюзен забилось чаще. Девочкой она вообще не знала, что такое поле для гольфа. Каждый день по фасаду их типового домика проползала тень фабричной трубы. Теперь же она получила гражданство другой страны, пышно-зеленой, где месяц в небе отвечает на вызывающие хлопки флажков, расставленных игроками в гольф. Она бросила взгляд, быстрый, но очень внимательный, на безмятежное лицо Тодда. На нем читалась наивная сила, огромная, какой обладает гора. Все в Тодде — лицо с его тяжелой симметрией, короткие толстые руки, гладкие мышцы живота, зад — напоминало Сьюзен континенты.
— Готова поспорить, ты был совершенно очаровательным малышом, — сказала она. — Миловидным до невыносимости.
Она и вправду словно видела его: приземистого, добродушного, почти нарочито веселого ребенка из тех, с какими хлопот попросту не бывает.
Он пожал плечами, явно польщенный. Тодду нравился миф о его жизни. Нравились мягкие повороты этого мифа.
— А ты была принцессой, — сказал он. — Так?
Сьюзен разгладила кончиками пальцев волосы Тодда, поцеловала его в губы. Временами ей было трудно понять, какую, собственно, историю создают они вместе. Была ли она скучающей чужеземной принцессой, явившейся сюда, чтобы укрыть свою волшебную диковинность на поле для гольфа и в кафе-молочной? Или нищенкой из сказки, которой выпал один шанс из миллиарда?
— Пойдем, — сказала она. — Мне почему-то кажется, что меня отец ждет.
— Ладно, — сказал он. Удержи он ее здесь еще на минуту, — скажи, что плевать ему на правила, которых придерживается ее отец, на его гнев, — и Сьюзен, быть может, вступила бы на долгий путь, по завершении которого влюбилась бы в него. Но сила Тодда в том-то и состояла, что он всегда делал именно то, чего от него ожидали. Он славился своей неизменной, веселой готовностью быть заодно со всеми и каждым. Временами он цитировал Уилла Роджерса: «Я никогда еще не встречал человека, который мне не понравился бы».
Они сложили одеяло и молча спустились по отлогому склону, склону четырнадцатой лунки. Тодд обнимал Сьюзен рукой за плечи. Она слышала его сильное дыхание, почти осязала мощную, несокрушимую надежность чувства, которое он к ней питал. Когда они подошли к машине его брата, Тодд, присев на крыло, прижал Сьюзен к груди. Его окружала собственная, теплая атмосфера, подслащенная «Олд Спайсом» и «Виталисом». Обычно такая вот близость к нему рождала в сознании Сьюзен образы скотного двора: запах свежего сена, мохнатые крупы откормленных животных.
— Сьюзен? — шепнул он, дыша ей
— Ммм?
— Суз, я… в общем… по-моему, ты великолепна.
Она усмехнулась, однако подавила смешок и нежно чмокнула Тодда в ухо. Что-то не давало ему покоя.
— А по-моему, великолепен ты, радость моя, — прошептала она. Ей показалось, что некий внутренний голос произнес: не выдумывай.
Асфальтовая дорога, в темноте отливавшая оловом, уходила отсюда к деревьям, к далеко отстоявшим один от другого домам. Принадлежавший брату Тодда «шевроле» посверкивал всем, чем только может свидетельствовать о свободе и преуспеянии автомобиль. Так почему же какая-то часть ее остается холодной и безразличной? Как удается ей сохранять объективность, способность к каталогизации — этой части, которая, отметив про себя машины и фонари у входных дверей, говорит о них: выдумка? Ей так хотелось, чтобы любовь подхватила ее и понесла.
— Это наш последний год, — сказал Тодд. — Он закончится, и все переменится.
— Знаю. Наверное, будет занятно — колледж и так далее.
Он провел пальцем по ее спине, сказал:
— Конечно. Будет здорово. Просто… А, ладно, не важно.
— Что? О чем ты, милый?
— Я провел здесь всю жизнь. Понимаешь? Никогда отсюда не уезжал.
— Я знаю, — отозвалась она. — Ты говорил.
Он вздохнул — так сильно, что почти раздавил ее, зажатую между его руками и приподнявшейся грудью. Школьный перстень Тодда впился в кожу между ее грудями.
— Вот мы и попрощались с полем для гольфа, — сказал он.
— Это только на время. Весной вернемся. Тодд, милый, все будет хорошо. Все будет просто чудесно.
— Конечно, — отозвался он. — Я знаю. Думаешь, я не знаю, как все будет чудесно?
Прозвучавшее в его голосе раздражение удивило Сьюзен. Тодд никогда не злился, не хмурился. Он был точь-в-точь как стол, украшенный апельсинами и кувшином молока.
— Все уже так и есть,мой сладкий, — с быстрой решимостью сказала она. — Подумай о колледже . Подумай,столько всего еще случится. Нас ждет целый мир, совсем новый.
Тодд кивнул:
— И мне этот мир нравится.
Он смотрел поверх нее на поле для гольфа, туда, где маячили на фоне неба резкие очертания сосен.
— Мне тоже, — сказала Сьюзен.
Тодд отвернулся от сосен, с истовой научной пристальностью вгляделся в выстроившуюся вдоль дороги вереницу темных домов.
— Скажи, а двухэтажные дома тебе нравятся? — спросил он. — Я всегда так хотел жить в доме с комнатами наверху, одноэтажки кажутся мне какими-то ненастоящими.
Сьюзен считала, что знает о себе и о Тодде всю правду. Она еще жаждала всего, чего у нее не было, а его желания дальше только что высказанных не простирались. Она была сильнее Тодда, даром что в его распоряжении находились все блага жизни. И в голове Сьюзен словно взорвалась мысль: мы с ним вовсе не пара. Она заслонилась от этой мысли жалостью. Тодд нуждается в ней. Она обязана помочь ему остаться цельным. Иначе обитающий внутри него мальчик вырвется наружу и побежит по этой пустой дороге, оглашая ее воплями ужаса.