Плоть и кровь
Шрифт:
1987
Идея «дамских завтраков» принадлежала Кассандре. Поначалу Мэри отвечала ему отказами, говоря, что у нее назначена другая встреча, или разыгрался синусит, или просто много работы по дому. Однако Кассандра продолжал звонить, проявляя монументальное и странно простодушное терпение (неужели он не понимает, что его не хотят видеть?), и в конце концов Мэри сдалась. Хорошо, она приедет в город и позавтракает с Кассандрой. Да, в час тридцать следующего понедельника, по такому-то адресу в Гринич-Виллидж. Нет, не волнуйтесь, она это место найдет.
Да и что ей еще оставалось? По сути дела, Кассандра был единственной ниточкой, связывавшей Мэри с Зои. Невесть по какой причине Зои, судя по всему, доверяла этому господину. Зои выбрала его в крестные матери (ее обозначение) своего ребенка, хотя, разумеется, настоящим крещением происшедшее не
В понедельник в одиннадцать утра Мэри, стоя посреди своей спальни и пытаясь решить, во что ей одеться, внезапно подумала: «И вот что со мной происходит». И эта мысль, от самой простоты которой у Мэри сжалось сердце, заставила ее опуститься — резче, чем она хотела, — на стоявший перед туалетным столиком обтянутый зеленым шелком табуретик . И вот что происходит.До этой минуты теперешние ее обстоятельства существовали в сознании Мэри как некая подвижная масса неопределенных размеров и формы, яркая и серебристая в одних местах, темная в других, состоящая из событий более-менее случайных: медного тона парика, слегка соскользнувшего с головы ее адвоката, когда он протянул ей документы о разводе; янтарных бус, которые она купила для Сьюзен, а потом вдруг решила оставить себе; облачного неба в среду утром, полного обещаний и предостережений, почему-то казавшихся тесно связанными друг с другом. Только из таких мелочей, ощущаемых остро, но вряд ли проясняющих что-либо и никак не относящихся к частностям домашней уборки, хождения по магазинам, ее новой работы и на удивление острого наслаждения, которое она испытывала, укладываясь на ночь в свою одинокую постель. А теперь, пытаясь сообразить, как ей одеться для завтрака, она с почти научной отстраненностью подумала: и вот что со мной происходит. Я живу одна в доме с пятью спальнями. Моя старшая дочь со мной почти не разговаривает. Сын спит с мужчинами. А я пытаюсь понять, что мне следует надеть для завтрака с «крестной матерью» моего младшего внука, и не могу ничего придумать, потому что не знаю, где состоится этот завтрак, и потому что я никогда еще не завтракала с мужчиной, переодетым женщиной. Она сняла со столика пузырек лака для ногтей, поставила его назад, и ей пришло в голову, что, быть может, и Кассандра сидит сейчас в своей квартире, пытаясь понять, как ему одеться для завтрака с такой женщиной, как Мэри: богатой, респектабельной, следящей за собой. «Я не такая», — произнесла она вслух и сама удивилась, услышав в пустой спальне свой голос. Что, собственно, она хотела сказать? Она действительно богата, респектабельна и, вне всяких сомнений, следит за собой. Что значит не такая? Мэри снова взяла пузырек с лаком, осмотрела его, словно надеясь, что в этой бледно-бежевой глянцевитой жидкости может крыться ответ на ее вопрос. Не знаю, сказала она себе.
Темно-синий костюм от «Сент-Джона», решила она. Внезапно на нее напал смех. И вот что со мной происходит, сказала она себе и решила отнестись ко всему, что случится, как к чему-то забавному. Решила считать его забавным, и оно с такой же внезапностью забавным и стало. Завтрак с мужчиной, который может оказаться одетым лучше, чем она. Ну и ладно. Стало быть, темно-синий, от «Сент-Джона». Туфли от «Феррагамо». И простая нитка жемчуга.
Кассандра выбрал ресторан на улице, называвшейся Чарльз-стрит и лежавшей в районе, в котором Мэри ни разу не бывала. В молодости Мэри знала — или настаивала на том, что знает, — только Нью-Йорк театров, отелей и известковых башенок, возносившихся над полным опасностей зеленым простором Центрального парка. Ныне, в годы более зрелые, она благодаря детям побывала и в районах, попросту непристойных. Она прорезала толпу попрошаек и чокнутых, погубила, наступив на стекло разбитой бутылки, туфли от «Чарльза Джордана», поднималась по грязным, вонючим лестницам. Однажды, направляясь к Зои, она вступила в кучу экскрементов, человеческих экскрементов, лежавшую, как олицетворение скудоумия и деградации,
Впрочем, и Чарльз-стрит и ресторан оказались и вполовину не такими страшными, как предвкушала Мэри. Чарльз-стрит была очень, очень мила, затенена деревьями и обставлена солидными старыми домами — в любом могла бы поселиться и она, — за их широкими окнами различались фрагменты затейливой лепнины, рифленые потолочные медальоны и люстры. Фасад одного из них покрывали плети глицинии, а сквозь них проглядывала каменная панель с резными листьями, арабесками и немного выветрившимся лицом, изображавшим, похоже, одну из самых суровых добродетелей человека — выносливость, или силу, или непреклонное целомудрие. Мэри постояла перед этим опутанным грубыми коричневатыми лианами лицом, оно казалось ей странно, приятно знакомым, как будто она уже побывала на этой улице в детстве. Лицо походило на женское, — впрочем, лианы и старомодная резьба, обращающая всех, и мужчин и женщин, в подобия невозмутимых, слегка перекормленных юных дев, точно сказать что-либо не позволяли.
Ресторан же, стоявший на углу и извещавший о своем названии скромными золотыми буквами в одном из окон, принадлежал к разряду тех маленьких кафе, которые, по представлениям Мэри, должны были встречаться в Париже: сумеречных, но чистых, с темными стенными панелями и белоснежными скатертями, светящимися ярче, чем янтарные бра на его стенах. Остановившись в дверях, Мэри ощутила краткий укол сожаления: эта прелестная, загадочная улица и очаровательный ресторанчик запомнят ее как женщину, у которой водятся какие-то дела с человеком, подобным Кассандре. Женщину, докатившуюся в своей жизни и до этого. И Мэри сказала себе: нужно непременно слетать в Париж; собственно, она уже откладывала на это каждую неделю немного денег.
Кассандра помахал ей рукой от столика у окна. Мэри с облегчением увидела, что сегодня он предпочел мужскую одежду — черную водолазку и джинсы. Когда он встал и протянул ей руку, Мэри вновь подивилась его невзрачности: худой мужчина с оттопыренными ушами, клочковатыми рыжими волосами и маленькими водянистыми глазками. Он мог быть стареющим продавцом магазина или официантом — одним из тех, кого почти не замечают, потому что они и не преуспели, и не потерпели очевидных поражений, а просто ведут жизнь тихой прислуги.
— Очень рада видеть вас, Мэри, — сказал Кассандра.
— Мне так здесь нравится, — ответила она.
Мэри протянула ему руку, пожатие Кассандры оказалось неожиданно сильным.
— Садитесь, прошу вас.
— Спасибо.
Она села, сняла со стола салфетку и расстелила ее по коленям.
— Восхитительное место, — сказала она. Быть любезной — легче всего. Легче всего относиться к происходящему как к завтраку, обычному завтраку со знакомым. Если она забудет о вежливости, то может наговорить и наделать бог весть что.
— Да, не правда ли? — сказал Кассандра. — Здесь так спокойно. Я прихожу сюда временами, — когда моим нервам становится трудновато справиться с очередной joie de vivre. [7] Здесь можно, если захочешь, целый час просидеть у окна с чашкой чая.
— Оно напоминает мне Париж, немного, — сказала Мэри.
— Oui. a pourrait ^etre un bistro en plein Marais. [8]
— Вы говорите по-французски?
7
Радость жизни (фр.).
8
Да. Оно вполне могло быть одним из бистро, которых так много в Маре (фр.).
— О господи, я позволила себе безобразную претенциозность, верно? Простите, милая, нервы. Я не из тех женщин, что привыкли завтракать со знакомыми в ресторанах.
— Но вы действительно говорите по-французски? — спросила Мэри.
— О, конечно, я ведь не всюжизнь посвятила подбору туши для ресниц. Понахваталась и французского, и испанского, и даже немецкого, но, правда , этотязык лишь на одно и годен — с немцами разговаривать.