Плоть
Шрифт:
Тем не менее, ее тщеславие тешила мысль, что Барбоза непрерывно станет думать о ней, только о ней, что ее образ не изгладится у него из памяти, что всякое его действие будет предприниматься исключительно ради нее.
Будучи тонким аналитиком, она не заблуждалась насчет своих нынешних чувств: в наслаждении, которое ей доставляла покорность Барбозе, она испытывала скорее удовлетворенную гордость, нежели радость разделенной любви.
Она пошла в спальню Барбозы и стала прибирать его вещи, книги и газеты, разбросанные по столу, по стульям и мраморной тумбочке.
Никто во всем доме, включая самого полковника, не удивился такой заботливости – крепкая и близкая дружба, установившаяся между ней и Барбозой, была веским тому основанием. Всем казалась вполне естественной роль экономки, которую
Между тем в негритянских хижинах вольные отношения Лениты и Барбозы уже становились предметом пересудов, на которые столь падка черная раса. Негры и особенно негритянки шушукались, обсуждали охоту, на которой не добывалось никакой дичи, болтали всякую чушь.
Выдвинув ящик письменного стола Барбозы, чтобы достать какую-то мелочь, Ленита наткнулась на овальную черепаховую шкатулку, инкрустированную металлом и перламутром.
Ленита открыла ее машинально, безо всякого любопытства. Внутри она обнаружила четыре сложенных листка бумаги, сильно позеленевший медальон с изображением Богородицы, засохшие цветы и несколько клубочков белой пряжи.
Что за чертовщина? Барбоза неверующий, так на что ему медальон? А клубочки шерсти? Наверняка они упали с бального платья, в которое облачалась женщина, стремившаяся попасть к нему в дом, к нему в спальню, к нему в постель. А засохшие цветы? А бумаги? Ах да, бумаги... Бумаги наверняка содержали разгадку, ключ ко всем тайнам.
Развернув первый листок, она обнаружила тонкий локон каштановых, почти черных, атласных волос.
Развернула второй. Это оказалась записка в несколько строчек, написанная изящным, убористым, округлым женским почерком. В записке говорилось:
Непременно приходите в субботу. Если не придете, я рассержусь. Я все время думаю о вас. Прощайте.
Ленита побледнела и закусила губу. Глаза у нее метали молнии. Дрожащими руками развернула она третью бумагу – большой плотный лист фирмы «Фиуме». Она была исписана почерком Барбозы – некрасивым, не очень разборчивым курсивом. Не оставалось сомнений, что это разрозненные впечатления, нанесенные на бумагу по горячим следам – бессвязные, то и дело прерываемые отточиями.
Ленита прочла:
Поезд был готов к отправлению.
Она стояла на платформе вокзала Лус, с мужем, кого-то провожая. Она поглядела на меня, а я на нее. Она опустила свои большие зеленые глаза и покраснела. Левой рукой она с видимым отвращением держала под руку мужа, а правая – тонкая, изящная, белая – безвольно повисла вдоль тела. Перчаток на ней не было. На безымянном пальце сверкало кольцо с крупным камнем. Подняв глаза, она пристально посмотрела на меня, снова потупилась, выставила правую ногу – очаровательную ножку, и недовольно притопнула. Муж сказал ей что-то по-немецки, и она ответила на том же языке. Они пошли прочь, и я последовал за ними. Они сели на трамвай, который шел из Санта-Сесилии.
...
зеленые глаза
...
любовь
...
прелесть
...
Я снова увидел ее.
Это было в Гранд-Отеле. Она ужинала за столом, поставленным посреди зала, спиной ко мне. Она откинулась на спинку кресла, чуть склонившись влево. Ее правая нога, закинутая на левую, нервно покачивалась. Ножка у нее маленькая, затянутая в ярко-красный чулок и обутая в туфельку от Кларка, открывающую восхитительную круглую пяточку. Левая ножка твердо стояла на полу. Подол платья, из-под которого виднелась белоснежная кружевная кромка нижней юбки, широкими складками распластался по креслу. Ветерок, проникавший сквозь стрельчатые окна, шевелил золотистые завитки у нее на затылке. Еще больше наклоняясь влево, она грациозно встала. Ее движение подчеркнуло пышные груди, поддерживаемые туго затянутым корсетом, в соблазнительном контрасте с тонкой талией.
Четвертый листок, пожелтевший, истрепанный, сложенный в несколько раз, содержал стихи, тоже написанные рукой Барбозы.
Ленита прочла:
М.И.Ты красива или нетИ какие будишь чувства?Набросаю твой портретЯ поДевушка поразилась. В душе у нее образовалась невосполнимая пустота. Все ее иллюзии рухнули.
Она знала, что в Европе Барбоза женился. Это было до их знакомства, и потому она была не вправе его упрекнуть, что когда-то он любил свою жену и, может быть, не перестает ее вспоминать.
Но здесь-то речь шла не о жене, а, по крайней мере, о трех женщинах – одна из них темноволосая и, следовательно, черноокая или кареглазая; другая – та, о которой говорится в прозаическом отрывке,– с зелеными глазами; и третья – героиня бездарных стишков, у которой серые, стальные глаза.
А кто его знает – может, их было шесть или целых семь? Записка могла быть написана четвертой женщиной, позеленевший медальон подарен пятой, засохшие цветы – шестой, а шерстяные клубочки вполне могли принадлежать седьмой.
И что такое эти клубочки, как не сувениры, любовные трофеи, собранные, конечно же, с измятой постели, с жарких еще простыней после бурно проведенной ночи?
Этот человек оказался развратником, Дон-Жуаном низшего пошиба, а она, Ленита, стала всего-навсего одной из его многочисленных любовниц.
Кто бы мог подумать, что дар, который она принесла ему, пропадет втуне и ничего не прибавит к этой гнусной коллекции?
Вот к чему привела ее гордость своим полом и самою собою!
Любовница распутника, наложница пожилого женатого мужчины, хранившего трофеи своих побед... Прекрасно! Замечательно!
Она была наказана и решила, что поделом.
Взыскуя познаний, она стремилась возвыситься над другими женщинами, но древо познания оказалось с червоточиной.
Ей хотелось взлететь в заоблачные дали, но плоть тянула ее к земле, она покорилась и пала – пала, словно птица, которой подрезали крылья, и покорилась, точно безропотная корова на лугу. Противница общественных условностей, она поставила себя вне закона общества – и была наказана собственной совестью, которая показала, насколько она в самом деле ниже презираемого ею общества.
Безумием было бы в одночасье разрушить то, что эволюция вырабатывала на протяжении сотен тысяч лет. Общество право: оно зиждется на семье, а та, в свою очередь, на браке. Любовь, не освященная созданием семьи, законным, признанным, открытым, честным браком,– это не любовь, а скотство и распущенность. Нет, она не любила Барбозу – это была не любовь. Она искала его и отдалась ему из-за плотской немощи, из-за смятения чувств, из-за невроза. Как мифическая Федра, как библейские дочери Лота, как супруга императора Клавдия, она пала под тяжестью плоти и, подталкиваемая знатным развратником, низринулась в бездну, позволила смешать себя с грязью. Нет, не любила она Барбозу, не любила. Ее чувство было не более чем затянувшимся порочным влечением, преступной страстью. Первое впечатление, которое он на нее произвел, было весьма неприятным – а ведь говорят, что первая мысль – самая верная, потому что возникает в непредвзятом сознании. В момент знакомства она могла бы оценить истинное лицо Барбозы и догадаться, как низко он пал. Невинная голубка, она сама напросилась в когти к ястребу, который ее растлил, не только лишив девственности, но и пробудив порочные чувства...