Плотин. Единое: творящая сила Созерцания
Шрифт:
Но сама она совсем иной, несравненно высшей природы, чем все то, что она производит, благоустрояет, чему сообщает движение и жизнь. Ведь все это то нарождается, то умирает, смотря по тому, дает ли она жизнь или отнимает. Сама же она, Мировая Душа, существует вечно, не умаляясь в своей жизни.
Каким образом эта великая Мировая Душа сообщает жизнь всей Вселенной и каждому существу в отдельности, это может уразуметь наша душа не иначе, как став предварительно достойною такого созерцания. И затем, сосредоточившись внутренне в самой себе с такой энергией и полнотой, чтобы в ее сознание не вторглось и ее не тревожило не только тело со всеми происходящими
В таком состоянии, представь себе, что во все это мертвенно-неподвижное нечто вдруг отвне как бы вливается Душа, которая повсюду распространяется, повсюду эту безжизненную массу насквозь проникает и освещает, подобно тому, как лучи солнца, падая на темное облако, делают его просвечивающимся, златовидным.
Итак, Душа, снизойдя в эту громадную инертную массу, сообщила ей движение и жизнь неиссякаемую и превратила ее в мир, который, будучи вечно движим ее разумною силою, стал живым вседовлеющим существом. Как бы поселившись в мире, то есть проникши его своими животворными силами, Душа сообщила ему смысл, ценность и красоту.
Универсальная Душа распростерта по всей этой неизмеримой громаде и одушевляет все ее части, как великие, так и малые. Но она от этого не разделяется и не раздробляется на части, для того, чтоб оживлять каждую вещь в отдельности, но все оживляет, оставаясь целостною, неделимою, присутствуя во всяком месте вся нераздельно. И таким образом Мировая Душа всегда остается подобною родившему ее отцу, то есть Нусу и по единству, и по всеобъемлющей универсальности.
Вследствие этого, как ни громадна Вселенная и сколь ни велико в ней повсюду разнообразие, но она содержится в единстве ее всеобъемлющею силою. И мир весь этот благодаря ей есть божество, как равно солнце и все звезды суть божества, насколько одушевляются ею. Да, наконец, и мы, люди, по той же причине представляем собою нечто божественное. Без нее же все это были бы разве одни трупы, хуже всякого навоза.
А если так, — если Мировой Душе сами божества небесные обязаны своею божественною природою и жизнью, — то понятно, что сама она есть старейшее из божеств. Но и наша душа однородна с нею. В самом деле, если ты по удалении из души своей всех прикрывающих ее чуждых наростов станешь рассматривать ее чистой от всего, то увидишь, какое высокое достоинство имеет истинное существо ее и насколько она превосходит им все телесное.
А если так, если все вожделенно лишь потому, что одушевлено жизнью, то как можешь ты, забывая о душе, которая в тебе есть, прельщаться тем иным, что вне тебя? Раз ты во всем прочем чтишь главным образом душу, так чти же ее прежде всего в самом себе.
…Напряжение стало медленно отступать. Я почувствовал, что словно волна расслабленности постепенно надвигается сверху. Появилось совершенно неожиданное желание увидеть образ своего, столь близкого даймония. Но как я ни пытался, ничего не получилось. Вместо этого опять засверкала блестящая светоносная спираль…
— Когда я слышу тебя, когда я словно впитываю тебя, я знаю, что ты — это я, а я — это твое воплощение, твой лучший образ. Это нельзя назвать разговором с самим собой: это скорее некое напряжение фантастического полета к самому себе. Это словно неожиданный прыжок во внутреннюю глубь, синюю глубь самого себя без помощи каких-либо слов и определений.
— И это — совершенно иное. По отношению
Откуда-то изнутри стала подниматься теплая волна. Зазвучал словно бы иной, мягкий, нежный голос. Даже не голос, а музыка; без слов появились в бурлящем цветном тумане неведомые, но чем-то знакомые образы…
…В небольшом тихом городке, на берегу бесконечно ласкового и доброго моря жили по соседству два человека. Внешне они были очень похожи, да и было им обоим по 33 года. Но как разительно отличалась их жизнь! Один во всем, казалось, преуспевал: к чему бы он ни прикасался, что бы ни начинал — все оборачивалось для него благом. Он был богат, его уважали как мудрого и благородного гражданина, к его советам прислушивались старейшины города. Другой же бедствовал: что бы он ни делал, все заканчивалось в конечном счете для него злом. Словно неведомый рок преследовал несчастного на каждом шагу жизни. Наконец он не выдержал и, зайдя к своему соседу, взмолился:
— Почему отвернулись от меня боги? Чем прогневал я судьбу? Где конец моим бедствиям?
Улыбнулся кротко сосед и мягко, ласково сказал:
— Судьба выбирает тебя так же, как и ты выбираешь судьбу. Твое счастье где-то спит. Найди и разбуди его.
Хотя и не все понял бедняга из сказанного, но уже на следующий день ушел из родного города, чтобы каким-то образом найти неведомое свое счастье.
Шел он день, другой, третий. Через неделю оказался где-то в каменистой, холмистой пустыне. И здесь встретил он льва — истощенного, с печальным взором. Устало опустился лев в тени небольшого сине-коричневого куста и спросил, задыхаясь:
— И куда ты идешь?
Рассказал человек о своей злополучной жизни, о совете мудрого соседа, о непонятной цели своего пути.
Выслушал его лев, опустив на худые лапы грязную свою гриву, а затем сказал:
— Сделай, человек, и для меня доброе дело. Вот уже две недели я почти ничего не ел. Со мной что-то случилось: я потерял интерес к жизни, да и ко всему остальному. Спроси и для меня совета у своего счастья.
Пообещал человек, кивнул на прощанье головой и пошел дальше. Через несколько дней оказался он в небольшой, благоухающей разнообразной зеленью и прозрачными ручьями долине, где жила семья: отец, мать, их прекрасная, юная дочь. Но в глубокой, полной отчаяния скорби нашел их путник: поле — единственное их богатство — уже третий год не плодоносило. Отец семейства, который с понурой головой выслушал о намерении странного путешественника, попросил его поинтересоваться у счастья, что и им делать дальше. Пообещал человек и побрел дальше.
Дошел он до небольшого, со странными, грязнокаменными строениями города. Мрачным казался этот завернувшийся в саван ожидания город. В нем жили неразговорчивые, сумрачные люди, которые только отворачивались при встрече с незнакомцем, не желая отвечать на какие-либо вопросы. По узким, извилистым, зловонным улицам дошел человек до огромного, окруженного мощной стеной дворца правителя. Молча через темные комнаты и коридоры провели его к молодому красивому юноше, который с закрытыми глазами сидел на возвышении в большом роскошном зале. Когда человек подошел, правитель пристально посмотрел на него, жестом показал ему куда сесть и спросил: