Плутониевая зона
Шрифт:
— Я надеюсь, вы завтра еще не закончите работу здесь?
— Здесь работы на три дня, — вежливо ответила Ольга, усмехаясь его неловкости. И добавила: — А может быть, на неделю, Как получится.
— Получится. Обязательно получится, — бросил он скороговоркой и побежал к подъезжающей машине.
Ольга смотрела на облачко легкой пыли на дороге: «Можно бы и десять дней мазать. Только к чему это все?».
Она разрисовывала этот коттедж две недели, вплоть до окончания его командировки. И каждый день Яков Борисович находил в своем жестком графике минуты для встречи. В первые дни его слова казались ей напыщенным, искусственным остроумием мужчины, желающего во что бы то ни
— Мне было хорошо с вами, Оля. Это не случайное увлечение командированного. Вы мне близки.
— Вы мне — тоже. И спохватилась:
— Но оценивать сейчас свои чувства к вам не могу.
— Почему же?
— Я не смогу объяснить вам, что испытывает благодарная женщина, оторванная от столичной жизни и законсервированная в грязном холодном бараке на четыре года. Мои чувства к вам могут быть случайными, сиюминутными. Понимаете?
— Я приеду сюда снова через два-три месяца. Обещайте, что не будете избегать встречи со мной.
— Обещаю.
— Спасибо. Я вас найду, когда приеду.
Шофер гудел непрерывно. Яков Борисович хотел сказать что-то еще. Но не смог. Понесся к машине. Помахал рукой, открывая дверцу.
Ни он, ни она не представляли, в какое чувство отольется их случайное знакомство в дальнейшем. Когда Ольгу раньше срока освобождали из лагер-юй зоны, Яков встречал ее с букетом цветов, как самого близкого человека, забыв о семье в Москве. А она выходила к нему с мо срыми глазами, как к отцу будущего ребенка, который шевелился в ней и просился на свет.
16
Как главный инженер комбината, Славский отвечал прежде всего за поддержание в регламентном режиме технологического процесса. Пока шло строительство радиохимического завода «Б», Ефим Павлович почти все время пропадал на «Аннушке».
Пуск реактора в июне 1948 года еще не решал главной поставленной задачи — получения десяти килограммов плутония для первой бомбы.
Накопление плутония в урановых блочках определяется временем и поддерживаемым уровнем мощности реактора.
По теоретическим расчетам физиков, такое количество плутония можно было накопить при проектной мощности 100 мегаватт примерно за четыре с половиной месяца. После этого происходило ухудшение изотопного состава плутония и потеря им боевых качеств как ядерной взрывчатки. Поэтому перед Славским была поставлена задача: поддерживать мощность реактора как можно ближе к проектной, а в ноябре — произвести его полную перегрузку, отправив первую партию облученных блочков на перерабатывающий завод «Б».
Эта задача была отражена в одной-единственной цифре Государственного плана, определяющей среднемесячный уровень мощности и, следовательно, среднемесячное накопление плутония.
Эта цифра — 2,5 килограмма плутония — была сверхсекретной. 0 ней знали на комбинате всего несколько человек. Но эта цифра определяла весь ритм работы на объекте «А» в следующие месяцы. Она диктовала жесткие условия всему эксплуатационному персоналу: минимум остановок! Минимум незапланированных простоев!
Между тем, Славский и Курчатов прекрасно понимали непредсказуемость поведения реактора на высоких уровнях мощности. Никто не мог гарантировать безаварийность работы. Выдержит ли высокую температуру в агрессивной атмосфере мощного нейтронного
Учитывая, что любые аварии придется устранять в условиях повышенного радиационного фона, и Славский, и Курчатов молчаливо примирились с мыслями о возможных будущих жертвах. Наивно было бы рассчитывать, что все обойдется без сильного облучения персонала, без лучевой болезни и смертей. Жертвы планировались, хотя эти цифры и не фигурировали в плановых показателях. Жертвы обязаны были быть случайными, непредсказуемыми, происходящими по вине самого эксплуатационного персонала.
Личную ответственность за соблюдение технологического регламента, за быстрейшее устранение последствий возможных и вполне вероятных аварий, за соблюдение эксплуатационным персоналом техники безопасности и осуществление радиационного контроля нес на своих могучих плечах Ефим Павлович Славский. Работая до революции котельщиком на угольной шахте и обрубщиком на труболитейном заводе, он прошел тяжкий путь «наверх». В его биографию вошли: кавалерийские рейды вместе с Буденным, учеба в Московском институте цветных металлов, инженерная работа на электроцинковом заводе в городе Орджоникидзе, директорский пост на алюминиевом заводе и наконец, почетное место заместителя наркома цветной металлургии СССР. В 1946 году Славский был переведен в ПГУ одним из заместителей Ванникова. В 1947 году по желанию Берия оказался в плутониевой зоне на едва ли не самом ответственном служебном месте.
После пуска реактора Славский был готов к любым, самым жестоким случайностям. Но и он не ожидал, что первая тяжелейшая авария случится на следующий же день после выхода на проектную мощность.
Эта специфическая авария потом повторялась много раз, превратившись постепенно в памятный знак первого оружейного реактора…
В канале № 17–20 из-за недостаточного охлаждения разогревающихся урановых блочков произошло локальное оплавление урана и сваривание его с направляющей технологической трубой и окружающим графитом. Из-за выхода газообразных осколков деления наружу из-под защитного экрана блочков радиоактивный фон в реакторном зале повысился в десятки раз. Содержимое канала невозможно было пробить вниз в разгрузочный бункер и извлечь наверх вместе с трубой. Ни вниз, ни вверх! «Козел»!
Продолжать работу реактора с «закозлившимся» каналом опасно: можно поджечь соседний графит. Авария требовала остановки котла и расчистки канала путем ручной рассверловки его сверху донизу на высоту около десяти метров. Ликвидацией аварии руководил Славский. Рассверловка протекала девять суток, без перерыва. Облучились и весь мужской персонал реактора, и привлеченные на помощь солдаты. Допустимая доза облучения для ликвидаторов аварии была установлена специальным приказом Музрукова в 25 рентген (почти половина годовой нормы при обычной работе).
Но так как людей все равно, даже при такой норме, не хватало, некоторых наиболее сознательных рабочих привлекали для работ в реакторном зале дважды и трижды. В этом случае сменный руководитель работ обычно «по-дружески» просил рабочего не брать с собой в машзал свой личный дозиметр, а оставить его на эти минуты где-нибудь в чистом месте. По-человечески руководителей можно было понять. За переоблучение подчиненного персонала несли ответственность в первую очередь начальники смен. За нарушение техники безопасности могли объявить выговор. А могли понизить в должности или даже уволить. С солдатами было проще, их не пугали никакими дозиметрами. Они работали без «карандашей».