Плутониевая зона

Грабовский Михаил Павлович

Павел Анатольевич немного горячился и сбивался с запланированного тона.

— Нет, нет. Не уговаривайте меня, Павел Анатольевич. Тут необходимо мое личное присутствие. Внимание, уход и все такое… Вы же понимаете?

Вежливое лицемерие с обеих сторон продолжалось еще несколько минут. Собеседники топтались на месте. Первым шаг в сторону пришлось сделать Шутову.

— Ольга Константиновна, милая вы моя, — расстроенно поведал он, — вы же знаете, что выезд из нашей засекреченной зоны крайне ограничен. Практически — запрещен.

— Но ведь я освобожденная? — удивилась Ширяева.

— Да, да. Конечно…

Но… Это между нами, конфиденциально. У нас есть строгое указание: предоставлять таким, как вы, работу по специальности здесь. На месте. С заключением добровольного трудового договора на несколько лет.

— Я не совсем вас понимаю, Павел Анатольевич, — Ширяева теперь упорно пыталась перейти на сухой официальный тон. — Я свободна в своем выборе или нет?

— Как бы это сказать точнее, чтобы не исказить истинный смысл, — Шутов, прогуливаясь, зашел за спину сидящей перед ним женщины. — И да, и нет. Вы уже не заключенная. Вы освобождены из лагерной зоны. Вы теперь перешли в статус вольнонаемной. Но с проживанием на территории общей зоны.

Шутов сделал рукой круговой жест, олицетворяющий невидимую зону.

Ширяева молчала с мрачным и решительным видом, готовая к взрыву.

— К тому же… буду с вами откровенен до конца… Мы имеем на вас определенные виды…

— Какие виды? — Ольга не могла уже сдерживать накипающего раздражения, и оттого вопрос получился резким, как выпад.

Павел Анатольевич не стал отвечать сразу. Он прошелся несколько раз по кабинету, глядя себе под ноги, как будто собираясь с мыслями перед решением важной задачи.

— Ольга Константиновна, я буду с вами предельно откровенен. Хотя, честно говоря, мне это нелегко дается. В данный момент.

— Будьте уж так любезны. Сделайте одолжение.

— Мы прекрасно знаем, — продолжал Шутов спокойным, ровным голосом, не обращая внимания на ее вспышку, — в каком нелегком положении вы сейчас находитесь

— Да? В каком же?

— Ну, вы и сами прекрасно знаете. Конечно, четыре месяца — срок еще невелик. Но ведь что-то надо предпринимать уже сейчас.

Ольга мгновенно остыла от своего нарастающего гнева: «Всё знают! Всё».

— А мы хотим вам помочь, — продолжал скрипеть шагами Шутов. — И поможем, поверьте мне. Поможем обрести здесь, в нашем прекрасном городе, законную порядочную семью. У нас есть уже на примете несколько вполне подходящих людей. И по возрасту… и-и… по образованию… и…

— Что вы говорите? Какая предусмотрительность!

— Но мы надеемся, — Шутов не обращал никакого внимания на ее язвительность, — что и вы нам поможете кое в чем.

— Ив чем же, Павел Анатольевич?

— О, это совсем не тягостное бремя. Можно сказать, сущие пустяки.

Шутов сделал паузу. Собрался.

— Нам известно, что в последнее время вы часто встречались с нашими ведущими учеными. И командированными в том числе. Ну, на их литературных посиделках, диспутах об искусстве, архитектуре… И тэ дэ и тэ пэ…

«Вот сволочи! — мелькнуло у Ольги в голове. — Ну-ну, пусть расскажет все, что знает».

— Вы поддерживаете с ними дружеские отношения. И это прекрасно. Да, прекрасно, заверяю вас. Им нужны иногда для равновесия в жизни непроизводственные контакты. И с женщинами особенно. Тем более с такими… тонкими и изысканными, как вы… Это их,

как бы это сказать… смягчает, снимает нервное напряжение. Скрадывает вынужденное длительное одиночество. Мы ведь, в конце концов, отвечаем головой за их жизнь, необходимую в данный момент нашей Родине. И нам небезынтересен их досуг, мысли, настроение. Понимаете? Мы их обязаны оберегать от всяких случайностей, а значит, должны знать о них все. Для их же безопасности. Поэтому было бы неплохо, чтобы вы, продолжая с ними встречаться, теперь уже как совершенно свободный человек, делились и с нами своими впечатлениями об этих встречах. Ну и так далее…

Как большие артисты перед театральной публикой, Шутов постепенно в процессе монолога входил в роль. И оттого слова его приобретали выстраданную убедительность.

— Как же вы все это представляете в действительности? — поинтересовалась Ширяева.

— А очень просто. Никаких специальных заданий мы вам давать не собираемся. Боже упаси! Просто вы сами периодически, когда у вас выдается свободная минутка, заходите по-дружески ко мне в кабинет… Нет, лучше кто-нибудь заходит к вам домой, в новую квартиру… И вы беседуете с ним полчасика, за чашечкой чая. Вот, собственно, и все.

— Как же вы, Павел Анатольевич, можете доверять мне, если я была осуждена за антисоветскую агитацию? Вам же известна моя статья?

— Вот и хорошо! — подхватил Шутов. — Очень хорошо. Они — это самое главное — будут больше доверять вам как пострадавшей. С вами они будут более искренни и откровенны. И это очень важно. Партия учит нас судить о людях не только по их делам. Но и по словам, мыслям, общему настрою.

Ширяеву тяготил этот разговор. К тому же с каждой минутой ее все сильнее поташнивало.

— Хорошо, Павел Анатольевич. Я все тщательно обдумаю.

Ей хотелось поскорее прекратить беседу и выйти на свежий воздух.

— Подумайте, — согласился Шутов, — конечно, подумайте. Хотя времени у вас в запасе не так уж много.

Он подозвал ее к столу и попросил подписать расписку о неразглашении предмета разговора. Попрощался вежливо, как и встретил:

— До свидания, Ольга Константиновна. Заходите. Я всегда буду рад вас видеть.

Ольга зашла за угол здания, и ее обильно вырвало чем-то белесым и кислым.

Шутов вызвал ее снова через две недели. Потом еще раз. Тон беседы становился все жестче. Ольга категорически отказалась от сотрудничества.

— Как знаете, — произнес Шутов в последний раз с некоторой угрозой. И проводил до самой двери.

Из воспоминаний O.K. Ширяевой, опубликованных в 1998 году («История советского атомного проекта». Выпуск 1):

«Приехал Зельдович. Решили пройтись по лесу. Неожиданно увидели ярко светящийся гнилой пень. Зрелище потрясающее, маленькое северное сияние. Я брала щепки в руки, и сквозь пальцы сыпались искры. Несколько светящихся кусочков я положила в карман плаща…

Через два дня меня арестовали. Когда, сидя в тюрьме, я вытащила из кармана кусочки гнилого пня, они уже не светились…

Далее наступила более страшная страница моей жизни. Но это было потом. Позже я узнала, что через некоторое время после моего этапирования на Колыму любимую дочь Шутова, красавицу-девушку с длинной золотой косой, убило молнией…».