Плутовка Ниниана
Шрифт:
— Новый способ для получения его Высокопреосвященством необходимой информации? Исповедальня? Нет, благодарю вас, отче! Боюсь, что мои скромные грехи вызовут у вас скуку…
— Мне говорили, что вы хоть и упрямы, но достаточно умны, — по-прежнему спокойно продолжал монах. — Выслушайте меня. Мне предоставлено право решать, можно ли вам верить или следует подвергнуть вас весьма неприятному, но необходимому допросу. Если ваша совесть чиста, исповедь вам не повредит. В противном случае придется признать, что вы относитесь к числу злостных предателей, и вас
Ужас охватил Ниниану. Она закрыла лицо ладонями. Что делать? Использовать крохотный шанс, чтобы разыграть козыри в свою пользу?
Она постаралась взять себя в руки.
— Никакой исповеди, отче! Однако я расскажу вам, что произошло после дня всех святых. Выводы делайте сами, ибо все будет правдой, хотя она может оказаться для ваших ушей не столь благочестивой, как того хотелось бы.
Это было длинное повествование, которому мелодичный, сдержанный голос юной женщины в мужском костюме невольно придавал напряжение. Нарочито нейтральное описание мятежа на юге Франции, существенно отличавшееся от официальных, приукрашенных докладов особых комиссий, посылавшихся в Париж.
Не щадя ни себя, ни своих родных, Ниниана честно рассказала все о трагических событиях в их семье и о том, как она с единственной служанкой и с сестрой нашла после разрушения родительского дома убежище в охотничьем домике отца. Как протекало время без каких-либо сведений о брате и как борьба за миску с едой становилась все ожесточенней.
Превращение в Норберта де Камара и путешествие в Париж, чтобы привезти сестру к нареченному жениху, не подававшему с начала мятежа о себе вестей, явились результатом полного отчаяния. Не умолчала она и о поисках Люсьена, и о своем недавнем бегстве под покровительство королевы.
Даже о встрече с Люсьеном во дворце Орлеанских упомянула. Она уверяла, что лишь передала ему сведения о его невесте, мадемуазель д’Этанже. А Люсьен попросил ее походатайствовать перед королевой, чтобы она убедила отца Мери Энн перестать противиться их браку.
О письме, которое шуршало под рубашкой, она ничего не сказала, как умолчала и об особой роли барона де Мариво в ее приключениях. Если тому захочется еще больше ее унизить, он не замедлит дополнить ее рассказ. Ниниане же хотелось скорее забыть все связанное с ним.
Монах слушал ее, не меняя позы. Ни одним жестом, ни одним взглядом не дал он понять о своем отношении к ее рассказу. Ниниана вскоре отказалась от попыток прочесть что-либо на его бесстрастном лице. После подробного повествования она ощутила удивительное облегчение от своих слов. Ниниана вдруг поняла, что ее жизнь, такая сумбурная после смерти отца, все равно имела определенный смысл.
Наконец она замолкла. Но надеяться на какую-либо реакцию со стороны монаха по поводу рассказанного было бесполезно.
Он поднялся и перекрестил ей лоб. Потом шагнул к двери.
— Вы уже уходите?
Помимо ее воли, в вопросе прозвучали испуганные нотки.
Ответа
Глава 17
На этот раз руки ей не связали, но сопровождение четырех вооруженных охранников означало, что стерегут Ниниану все так же строго. Куда же ее теперь ведут?
Грубый приказ гвардейца следовать за ним и его товарищами она восприняла с облегчением. Долгое ожидание в пустой камере и постоянные бесполезные размышления грозили ей лишением рассудка. Любое изменение ситуации, даже самое худшее, устраивало ее больше, чем дальнейшее пребывание в состоянии неопределенности.
Интересно, сколько сейчас времени? Сидя в бесконечном одиночестве в каморке, Ниниана утратила ощущение его бега. Наверное, была полночь, когда ее привезли во дворец кардинала. А сейчас? Фонари, горящие в мрачных коридорах с неровными каменными плитами, о которые она иногда спотыкалась, говорили о том, что день здесь еще не наступил. Но что это: уже раннее утро или еще ночь?
Полумрак и тяжелый, спертый воздух действовали угнетающе. Когда свет фонарей падал на стены, была видна проступавшая на них влага. Проход между стенами едва превышал ширину плеч, поэтому сопровождавшие шли впереди и сзади нее. Валявшиеся повсюду инструменты и ведра указывали на то, что работы в этой части дворца еще не закончились. Внезапно Ниниана наткнулась на спину шедшего впереди конвоира. Значит, они у цели. Она едва удержалась от резкого замечания, чуть не сорвавшегося с губ. В ее положении лучше этого не делать. Молча отступила она назад и устало прислонилась к сырой стене. Почему остановка? Не успели отодвинуть засов на двери той камеры, в которую ее хотят поместить?
Но в тот же миг прозвучал тихий, слишком хорошо ей знакомый голос:
— Спасибо! Вы знаете, что делать дальше. Его Высокопреосвященство ждет вашего доклада. И ни слова никому другому!
Конвоир, стоявший впереди, посторонился, и сильная рука вытащила ее из душного коридора под прикрытие узкой арки. Внезапно Ниниану охватил свежий, прохладный воздух. Значит, она на свободе! Несмотря на темноту, Ниниана различала очертания кареты, ожидавшей у ворот. Приближался рассвет, и поэтому барон де Мариво поспешно втолкнул в карету свою пленницу.
Оказавшись на кожаном сиденье, Ниниана невольно потерла место на руке, где остались следы сильных пальцев. Экипаж тут же тронулся. Плотные занавеси были задернуты, внутри царил мрак. Однако, даже ничего не видя, Ниниана знала, что барон сидит напротив. Несмотря ни на что, она не утратила способности ощущать его присутствие всеми органами чувств. Повторять постоянные вопросы этой ночи «куда и зачем» Ниниана не стала. Она запретила себе думать о чем-либо. Удивительные и необъяснимые события этой ночи сильно утомили ее.