Плутовка Ниниана
Шрифт:
— Такова благодарность власть имущих… — пробормотала она, и в горле у нее застрял горький комок.
А чего же она ждала? Что растроганная королева пообещает ей постоянную благосклонность? Что герцогиня восхитится ее смелостью и мужеством? Какой же по-детски наивной она была! Очевидно, она может считать себя счастливой, что сохранила хотя бы собственную жизнь. Устало потерла Ниниана виски и расстегнула до конца куртку, уже наполовину расстегнутую для того, чтобы достать из-под рубашки письмо.
Движения, потребовавшиеся для окончательного раздевания, стаскивания сапог и вынимания заколок из
Прикосновение к плечу было очень неприятным. Ее трясли непрерывно и сильно, и в висках опять появилась боль. Ниниана инстинктивно попыталась освободиться и глубже зарылась в простыни посередине кровати, подальше от назойливых помех ее сну. Она не желала просыпаться! Почему ее не оставят в покое?
— Мадам! Пожалуйста, мадам! Вам нельзя дольше спать! У нас не останется времени на одевание. Пожалуйста, проснитесь!
— Убирайся! Я не хочу одеваться…
К счастью, подушка заглушила слова грубого протеста, но Жавель, даже услышав их, не прекратила бы ее будить.
— Королева ожидает своих дам без опоздания к утренней мессе. Вы должны там быть. Это относится к вашим ежедневным обязанностям!
— Но я не могу…
Однако и это не было аргументом для камеристки, служившей у капризных придворных дам с тех самых пор, как на нее обратила внимание мадам де Шеврёз. Герцогиня тогда быстро поняла, что Жавель обладает не только ловкими руками профессиональной парикмахерши, но и первоклассной памятью. Это позволяло Жавель передавать разговоры, которые велись в ее присутствии, почти дословно. Бесценный талант, который ее госпожа щедро оплачивала. Поэтому и сейчас она безжалостно выполняла ее указания.
— Вы обязаны! Или вы хотите добиться скандала? Только что вас приняли в круг придворных дам, а вы уже отказываетесь исполнять свои обязанности… Непослушания такого рода королева никогда не простит…
Ниниана поняла, что борьба бесполезна. Вздохнув, она прижала пальцы к закрытым векам. Сколько она спала? Судя по тяжести во всем теле, не больше часа. Как она устоит на ногах?
Жавель ждала ее ответа. Она раскладывала одежду на предстоящий день. Испачканный костюм пажа, который стащила с себя Ниниана, уже исчез, и на раскрытом сундуке лежало темно-зеленое бархатное платье с серебряными кантами и коричневой меховой опушкой.
Придворному этикету не было дела до здоровья фрейлины. У Нинианы был строгий круг обязанностей, которые должны были выполняться независимо от самочувствия. Ниниана де Камара являлась частью придворного общества, а следовательно, деталью придворного механизма, которая не должна ломаться.
Жавель являла собой воплощенное прилежание.
— Разрешите помочь вам! Наденьте утренний халат. Я принесла из кухни горячее молоко и миндальное пирожное…
Чуть позже Ниниана в бархатном платье сидела на табурете, а камеристка
Жавель могла бы объяснить, что непривычная нерадивость слуг объяснялась гневом, который обрушился на дворец, но у нее хватало забот и ей было не до болтовни.
Поспешный отъезд герцогини, внезапный взрыв страстей в рабочем кабинете короля, начавшийся уже рано утром, и, наконец, близкая к истерике суетливость Анны Австрийской — все вместе не предвещало ничего хорошего.
Ниниана не дотронулась ни до молока, ни до пирожного. Во-первых, Жавель слишком сильно затянула корсет платья, так что Ниниане стало трудно дышать, во-вторых, она не чувствовала ни голода, ни жажды. Короткий, не принесший облегчения сон лишь немного отдалил события прошедшей ночи, которая теперь скорее напоминала кошмарное сновидение, чем реальные события.
Жавель, разумеется, видела страшную бледность молодой дамы и синие круги усталости под глазами. Трещинка в уголке рта, хотя и заживала, тоже не являлась украшением.
— Разрешите положить помаду и пудру. И выпейте молока, чтобы лучше чувствовать себя. Я добавила туда меду, — дипломатично сказала камеристка.
Ниниана посмотрелась в поднесенное ей зеркало и не узнала в нем себя. Там не было спокойной, веселой девушки, какую она привыкла видеть. На нее смотрела женщина с бледным лицом, на котором светились большие зеленые глаза, слегка припухшие губы говорили о страстных поцелуях, полученных ею на прощание от барона де Мариво. Мягкие каштановые локоны ее прически выглядели как-то по-новому. Чужое лицо, лицо не девушки, а женщины, научившейся страдать и хранить свои тайны.
Сделав глубокий вздох, она решила:
— Никакой помады. Кого волнует мой вид? Если я правильно тебя поняла, меня ждут на мессе, а не на балу. Дай мне плащ, подходящий к платью, но теплый. Я замерзла…
Службу Ниниана отстояла на коленях рядом с Мери Энн д’Этанже и другими придворными дамами в Луврской часовне. Она бормотала молитвы, не понимая их смысла, и в измученной голове царил хаос. Королева поздоровалась с ней лишь высокомерным кивком головы, не удостоив ни единым словом. Ниниана не знала, какую информацию получила Анна Австрийская, но не осмеливалась спросить ее об этом. Знала ли она об уничтожении опасного письма?
— Ниниана, месса закончилась!
Легкий толчок ее будущей родственницы и произнесенные шепотом слова вернули ее к действительности. Она поспешно поправила юбки и присоединилась к процессии дам, которых королева Анна в конце мессы собрала в большом салоне.
Мери Энн, сделав вид, что углублена в вышивку шелкового пояса цветами, прошептала:
— Королева нервничает. Говорят, что герцогиня де Шеврёз рано утром уехала в свое имение под Туром. Ее якобы предупредили о готовящейся ссылке. Королю не понравится, что он лишился удовольствия унизить ее лично. Ведь он ждал этой возможности много лет. В отличие от его Высокопреосвященства кардинала, король терпеть не мог Мари де Шеврёз. Если бы вы слышали, как иронизировала герцогиня в нашем присутствии над его комплиментами…