Пляска в степи
Шрифт:
Дядька Крут пошел поглядеть, как за теремом старший гридень Лутобор, прозевавший уход белоозерской дружины, гонял княжича Желана деревянным мечом по всему двору.
Он князь, поправил себя воевода. Уже князь. Да. Еще одна морока для Мстиславича. Родич, который жаждет мести хазарам, разрушившим его дом, убившим его семью. Да строптивая княжна. На нее-то и родной отец не мог сыскать управу.
Дядька Крут услышал позади себя шум шагов и слегка повернул голову: со спины к нему подошел сотник Стемид. Против обыкновения, тот не улыбался. Хмуро глядел по сторонам голубыми глазами да все приглаживал рыжие
— Уже поползла молва про воеводу Брячислава, — вздохнул сотник, остановившись подле воеводы. — Мол, что в поруб его князь посадил.
— Скоро и про старую княгиню разнесут, — дядька Крут слегка развел руками. Мол, что уж тут поделать.
Стемид скривился. Нынче он впервые своими глазами увидал, что стало с княгиней Мальфридой. До того лишь со слов князя ведал. Надолго ему врежется в память окаменевшая старуха да опаленный торквес.
— Всю старшую гридь надобно завтра на вече собрать, — воевода огладил седую бороду. — Чую, будет неспокойно. Баламутит боярин Гостивит воду.
— Батьку на Ладоге любят! — с непоколебимой убежденностью отозвался Стемид. — Не тревожься, воевода, ничего у боярина не выйдет!
Дядька Крут посмотрел на сотника с почти отеческой снисходительностью. Тот был для него, бывалого воина, всякое повидавшего, молодым, несмышленым мальчишкой. Добро, когда дружина князю предана. Но не должно слепо верить, что и все остальные ему также верны.
— Гридь собери, — только и буркнул дядька Крут в ответ.
Сотник сверкнул белозубой улыбкой, по которой вздыхала не одна девка, и смиренно кивнул. Негоже воеводу гневить.
Дядька Крут же задумался о своем. Никак у него из головы не шли глаза белозерского воеводы. Помирать будет, а не забудет, как сперва бродил с Марой-Мореной по Калинову мосту, а после провалился в темную пропасть и все падал и падал, беззвучно крича, пока не очнулся и не увидел перед собой лицо знахарки. Уставшее, изнеможенное лицо в тусклом свете лучин. Двумя яркими искрами выделялись на нем ее глаза: льдистые, светлые. Такие же как у воеводы Брячислава. Такие же как у княгини Мальфриды.
Старый он дурак, старый дурак. Должен раньше был уразуметь! Сколько прожил в тереме при старом князе да княгине. Сколько раз глядел на ее лицо. Сколько раз смотрел знахарке в глаза.
Он даже застонал вслух, пеняя на себя, и Стемид обеспокоенно на него покосился.
— Воевода?.. — негромко окликнул его сотник.
— Ништо, ништо, — дядька Крут махнул рукой, мол, все ладно, и медленно, пошатываясь, побрел в сторону прочь.
Стемид с сомнением поглядел ему в спину: воевода ведь побелел весь, что сметана, и ладонь к груди поднес. Стало быть, не зря гридь шепчется: сдал их несокрушимый, вечный дядька Крут. Подкосила его та отрава, и толком он так и не оправился. Вон, уже вслух стонет, а раньше ведь ни звука сквозь плотно сомкнутые губы никто не слыхал! Какой бы лютой ни была рана.
Воевода же, не ведая о пристальном взгляде сотника Стемида и о его смурных мыслях, шагал к терему. Два дела задумал он исполнить, прежде чем настанет время идти к князю вечерять: потолковать с молодой княгиней да белоозерским воеводой. А коли сладится у него все, может, порадует Мстиславича доброй вестью. Токмо вот доброй ли?..
Много зим минуло с той поры, когда в тереме всем заправляла молодая княгиня Мальфрида.
Сперва дядька Крут порешил найти Звениславу Вышатовну, пока та возилась по хозяйству и не ушла еще на женскую половину терема. Да пока охранительница ее, беспутная девка Чеслава, не возвратилась с торга. Раньше всё рожу кривила, пока за Звениславой Вышатовной приглядывала, а нынче и силой от нее не оторвать! Ходит за ней будто привязанная, никому и близко подступиться не дает да наедине поговорить! А теперь же еще и княжна Рогнеда станет за нею таскаться...
Конечно, князь ему воспретил жену вопросами мучить. Напрасно дядька Крут накинулся тогда на Звениславу Вышатовну. Каждое ее слово перепроверял да переспрашивал. Все никак поверить не мог, что знахарка одурачила их всех. Вот Мстиславич и разгневался. Ну. Коли для благого дела, то и против княжьего слова можно пойти!
Звенислава Вышатовна сыскалась в подклети: вместе с ключницей Младой да теремными девками они проверяли запасы перед суровой зимой, перебирали кувшины да бочонки. Чеславы подле нее не было, вот и добро!
— Крут Милонегович? — княгиня растерянно поглядела на него, когда столкнулась с ним нос к носу, едва поднявшись из подклети по приставной деревянной лестнице.
— Потолковать бы мне с тобой, государыня, — угрюмо пояснил воевода, искоса посматривая на ключницу да теремных девок.
Горазды они уши греть!
— О чем? — еще пуще растерявшись, спросила Звенислава Вышатовна, вытирая о передник испачканные руки.
— Пойдем, государыня, — дядька Крут придержал ее за локоть, несильно сжав, и повел за собой прочь из клети, подальше от чужих ушей.
Звенислава покорно пошла следом, не пытаясь отстраниться. Когда не выходила она с подворья за ворота, да в тереме не привечали гостей, княгиня надевала свои самые простые, неприметные рубахи да заместо расшитой жемчугом кики с длинными ряснами покрывала голову убрусом. Так сподручнее было ей с делами по хозяйству управляться. Вот и нынче была она в цветастой поневе да переднике, запоне, из плотного полотнища с неброской вышивкой по подолу.
Это хорошо, подумал дядька Крут. Что сама в тереме хлопочет, не скидывает все на ключницу али на чернавок. Была у них уже одна княгиня-белоручка, и вон как худо все вышло.
Остановился воевода посреди длинных сеней, соединявших две части терема: ту, где жил князь с семьей, и вторую, где находились клети да подклети. Место дядька Крут выбрал с умом: в обе стороны хорошо было видно, коли шел кто по сеням, и потому никто не смог бы подкрасться к ним незамеченным да подслушать. По правде, он и сам толком не ведал, пошто прятался да таился. Уж всяко не выскочит знахарка из горницы в тереме, не выйдет из-за угла сеней. Но дядька Крут, бывалый воин, привык доверять своему чутью. Потому и говорил с княгиней тайно.