Пляска в степи

Богачева Виктория

Ярослав хорошо помнил, что никогда не задавался вопросом: почему? Почему он спит на подстилке из сена, укрываясь плащом, а другой отцовский сын — в теплой горнице под покрывалом? Почему княгиня Мальфрида люто его ненавидит? Ему не было нужды спрашивать. Он ведал, что значит «робичич». Усвоил еще в первые дни жизни на подворье славного князя Мстислав.

Мать он больше никогда не видел с того дня, как его у нее забрали. Он так отчаянно цеплялся за ее юбку... Уже когда вырос, дядька Крут рассказал, что недолго она прожила без сына и вскоре умерла по зиме, захворав. Он не ведал даже, где ее могильный курган, и есть ли он, и потому, приходя на капище помянуть отца, всегда

вспоминал и мать. О ней он помнил лишь, что она всегда была с ним ласкова.

Многое не разумел в детстве Ярослав. Отчего ладожская княгиня, как завидит его, так чуть ли не плеваться начинает? Всякий раз шипит как потревоженная гадюка. Она и говорила-то с ним всего несколько раз, слава Перуну. Никак ведь он ее не обижал, не огорчал. Он даже как-то порывался мамкой ее называть. Спустя зиму на княжьем подворье, когда все в голове у него окончательно перемешалось, и запутался он, отчего князь — ему отец, а княгиня — не мать?..

Спасло его, скудоумного щенка, что первым услыхал такое дядька Крут. И так тот опешил, что даже наказывать не стал. Поставил его перед собой, сжал детские плещи тяжеленными ладонями и велел глупости такие из головы навсегда выкинуть и не сметь княгиню Мальфриду никак величать, окромя государыни. Пестун спас его шкуру. Проведай ладожская княгиня, как удумал назвать ее ненавистный мужнин бастрюк, прибила бы подлеца в тот же миг.

А как повзрослел да умишка немного поднабрался, все разом Ярослав и уразумел. И про отца, и про княгиню, и про младшего братца, с которым ему крепко-накрепко запретили первым заговаривать. И поблизости от него стоять.

Ярослав рос как сорная трава, не зная толком отца, давно позабыв лицо матери. Кмети да гридни — вот кто стали ему настоящей семьей. Дружина да княжий воевода. Он ел вместе с ними — то же, что и они. Вертясь под ногами взрослых мужей, проводил с ними дни, складывающиеся в седмицы, а затем — в целые зимы. Получал от них затрещины, чистил мечи да кольчуги, мастерил наконечники для стрел, учился воинскому умению. В лютый холод нырял в прорубь — как равный. А после ходил с дружинниками попариться в баньку, по малости зим подносил им квас да менял веники. А как вошел в возраст, стали брать его на ловиту. Зверя загонял Ярослав всегда рядом с кем-то из кметей. Князь Мстислав, возглавлявший лов, бастрюка к себе не приближал, а немного погодя, место подле отца занял подросший Святополк.

И было так до тех пор, пока все не переменилось.

Ярослав не печалился. Что он бастрюк — давно усвоил. В чем различие меж бастрюком да сыном от водимой жены — тоже. К пакостям младшего братца со временем он тоже привык, да к наговорам княгини. Князь никогда его не слушал, и довольно быстро маленький Ярослав перестал что-либо объяснять отцу. Усвоил, что коли вернулся князь из долгого похода, непременно к себе бастрюка позовет, потому как всякий раз княгиня Мальфрида мужу на ненавистного пасынка жаловалась. С этим Ярослав тоже примирился. Его слово против слова княгини — ничто. Проще рот не открывать, и поскорее плеткой от отца получить.

Ворча, за него пытался вступаться пестун, а такое случалось нечасто. Но князь Мстислав не слушал его ни как десятника, ни как сотника, ни как воеводу своего. И немудрено. Ведь в тереме все знали, что княгиня Мальфрида мужа околдовала. И долго так продолжалось, уж оба — и Ярослав, и Святополк получили свои первые мужские пояса, пройдя испытание и доказав, что достойны носить знак воинского отличия. Пока однажды под вечер не случилось вот что.

С трудом переставляя ноги, Ярослав плелся по княжьему подворью к терему. Заходящее солнце разрисовало небо яркими,

нежными красками. Пушистые облака цвета зрелой облепихи отражали последние солнечные всполохи. Стоял самый теплый месяц лета — липень, и лес вокруг терема утопало в сладковатом вкусе цветущей липы. Утром князь объявил, что через седмицу уведет дружину бить хазарский каганат. Ярослав отправится в поход с отцом, а Святополк останется в тереме — шла ему тринадцатая зима, и был он еще мал для настоящих сражений.

Но покуда шел, Ярослав не глядел на небо да не размышлял о лесной опушке. Даже о предстоящем походе он не думал! Пестун гонял его по подворью весь день напролет, а ведь как-то раз в запале Ярослав помыслил, что уже хорошо володеет и копьем, и мечом. Нынче дядька Крут показал своему несмышленому воспитаннику, что шибко много тот о себе возомнил. Вот и теперь после целого дня упражнений, к ночи Ярослав уже не чувствовал ни рук, ни ног. Потому и волочился медленно к крыльцу. Еще бы сдюжить по ступенькам подняться, а после — по всходу, в свою малую горницу. А там уж напьется прохладного кваса да вытянется на лавке, и проспит до самого утра.

Он так умаялся, что поначалу и внимания не обратил на тихие всхлипы, доносящиеся из клети. Мало ли кто там пищит. Но он подходил ближе, и всхлипы делались громче, и вскоре он уразумел, что внутри надсадно плакала девка. Тонко, жалобно и отчаянно, ни на что уже не надеясь. А заслышав грубый мужской шепот и глухой звук пары ударов, Ярослав уже не колебался. Позабыв, что минуту назад едва на ногах держался, в один прыжок он подскочил к клети и дернул на себя дверь. Та не подалась — видно, подперли запором. Обнадеженная вмешательством, девка громко закричала, а мужской голос выругался и что-то недовольно забормотал. Кажется, велел отойти подальше и не совать свой нос в чужие дела, пока его не укоротили ненароком.

Ярослав уже не особо прислушивался: толкал дверь со всей дури плечом, пока не услышал, как с той стороны упала на землю деревяшка, которая ее подпирала. А как упала, так вновь потянул на себя изо всей силы, распахнув дверь так, что та с оглушительным грохотом ударилась о внешнюю стену терема. Ярослав встретился взглядом с насмерть перепуганной, растрепанной девкой. Успел разглядеть ее разбитый нос да кровящую ссадину на виске. Крови было так много, что та заляпала разорванную на вороте, спущенную по плечи рубаху. На шее и плечах у нее виднелась россыпь синяков от чужой пятерни.

А когда к Ярославу повернулся отрок, зажимавший бессловесную девку в углу темной клети, то он узнал в нем своего молодшего брата. Святополк недовольно осклабился, сверкнул грозно взором.

— Ступай, куда шел, братец, — сказал княжич, не разжимая жесткой хватки на локтях пищащей девки, и вновь повернулся к нему спиной.

Ярослав схватил брата за плечо, поставил к себе лицом и с размаху всадил кулаком прямо в похабно ухмылявшийся рот. Святополк покачнулся и не упал лишь потому, что сумел опереться на стену. Заверещав, девка ужом выскочила из клети и схоронилась за спиной своего заступника.

— Ах ты выродок! — взревел Святополк и бросился на брата, сцепив кулаки. — Проклятый робичич!

Был он хоть и младше по зимам, но ростом старшему брату почти не уступал, и силища была в нем недюжинная. Княгиня Мальфрида всегда гордо вскидывала голову: сын пошел в деда, ее отца! Однако ж Ярослав, которого дядька Крут денно и нощно гонял и с мечом, и с копьем, и с палицей, значительно превосходил Святополка по умениям. Драться на равных он с молодшим братом не стал. Вновь ударил по лицу, под глаз, и сбил с ног, отправив передохнуть, полежать на теплой пыли.