Пляска в степи
Шрифт:
Она по нему тосковала.
Иштар надела широкие шаровары и яркую, шелковую рубаху, а поверх — нарядно расшитый кафтан. Достала из шкатулки все свои самые звонкие и веселые браслеты: может, они прогонят ее тоску. Вплела в косы маленькие бубенчики и вздохнула в последний раз перед тем, как откинуть полог палатки и выйти наружу.
Внутренности все еще сдавливал тяжелый кулак тревоги и страха. Такие сны не снятся просто так. Они предвещают беду. Тут не нужно спрашивать и бабку, которая умеет угадывать будущее: понятно, что могут сулить пепелище, сожженные терема, отчаянный бег и содранные
Они сулят только смерть.
На воздухе Иштар стало чуть получше. Свежий утренний ветер вернул на ее побледневшие до серости щеки румянец, он же осушил заплаканные глаза. Браслеты и колокольчики в ее волосах привычно, ровно бренчали, и она медленно успокаивалась под их перезвон.
Любила ли она Барсбека? А что значит любить?.. Он был добр к ней, а мужчины редко бывают добры. Хотел взять ее в жены, хоть и знал уже тогда, что отец подкладывает ее под своих союзников или врагов — кому выгоднее. И смирил свою гордость после ее отказа, и продолжил приходить к ней по ночам.
Но кажется, Саркела его любовь пережить не смогла. А ее?.. А что значит любить?..
— Иштар-хатун, — ее окликнул кто-то из свободных слуг, низко склонившись. — Тебя зовет к себе Багатур-тархан.
Она медленно кивнула. Что могло понадобиться от нее отцу столь ранним утром? Утихшая недавно тревога вернулась втрое сильнее, и Иштар поспешила через хазарский стан к шатру отца. Уже не такому роскошному, как тот, что был оставлен позади в день, когда хазарское войско покинуло лагерь и направилось в ханство тархана русов. Багатур-тархан и Иштар единственные ночевали в палатках, остальные воины устраивались на ночлег под открытым небом или навесами без стен.
Отец встретил ее, сидя на раскиданных по земле шкурах перед низким столиком, уставленном подносами и кувшинами. Здесь же лежали раскрытыми свитки с какими-то картами и отцовскими пометками.
— А, Иштар, — Багатур-тархан посмотрел на нее и махнул рукой. — Садись, поешь со мной.
Она не была голодна, но послушно опустилась на шкуру напротив отца и протянула руку к подносу, отломив кусочек пресной сухой лепешки. По сторонам Иштар смотрела настороженным, внимательным взглядом, выискивая подвох. Зачем она здесь? Едва ли потому, что отец заскучал в одиночестве и решил позвать дочь разделить с ним утреннюю трапезу.
— Мои планы изменились, Иштар, — шумно отпив из кубка, заговорил Багатур-тархан.
Он неопределенно махнул рукой в сторону полураскрытых свитков, словно это что-то объясняло. Затем встал, велев дочери сидеть, и принялся вышагивать напротив полога из одного конца шатра в другой.
— Я должен вернуться в столицу.
— Почему? — беспечно спросила Иштар, не показав своего удивления.
Она помнила, как всего лишь половину луны назад отец в этом же шатре переспорил всех своих советников (кроме Барсбека) и убедил их, что нет необходимости возвращаться в столицу и беспокоиться из-за смерти Хазар-Кагана. Что же изменилось с того вечера?..
— До меня дошли тревожные вести, — не объяснив ничего, ответил отец.
Он заложил ладони за пояс у себя на спине и остановился, посмотрев дочери в глаза.
— Ты останешься здесь.
— Но…
— Тихо. Мое войско
— Отец!
Иштар вскочила на ноги, едва не опрокинув поднос с кушаниями. Она стиснула кулаки, вытянув руки вдоль тела, и впилась в стоящего напротив отца злым и в то же время испуганным взглядом. Спутанные мысли вихрем проносились у нее в голове одна за одной, и Иштар не знала, за какую хвататься первой.
Она знала лишь, что не может допустить встречу Барсбека с Саркелом. Не может любой ценой. Холодный пот прошиб ее, стоило подумать о своем сне. Все складывалось одно к одному.
— Ты не можешь так поступить, — дрожащим, звенящим голосом сказала она.
— Ты моя дочь, — Багатур-тархан фыркнул. — Я могу все.
— Нет, я не это имела в виду… — сбивчиво пояснила Иштар. — Ты не можешь стравливать Барсбека с тарханом русов, ты же знаешь!
— Глупая девчонка, ты совсем растеряла последний разум! — он засмеялся.
— Барсбек — мой лучший полководец, а не твой послушный раб. Если ему прикажет его тархан, он подчинится. Если я прикажу Барсбеку отвезти тебя Саркелу и собственноручно передать — он исполнит.
Иштар чувствовала, что к глазам подкатили слезы. Она совершенно запуталась. Глупый сон лишил ее равновесия, она уже и не понимала толком, где вымысел и ее надуманные страхи, а где — правда. Знала лишь, что отец ошибается, и Барсбек не обуздает ни свой нрав, ни свою ревность.
Он может быть великим отцовским полководцем, но в груди у него бьется горячее, гордое сердце. Он потому и лучший, что в каждое сражение идет как в последнее, потому что ничего и никого не боится, и полон кипящей, чистой ярости. Она выплескивается из него всякий раз, как он берет в руки саблю.
Барсбек вспыхивает как пожар в степи: так же стремительно и смертоносно, от малейшей искорки, а иногда и вовсе без нее. Достаточно и луча солнца. И разгорается в одно мгновение, и сметает, уничтожает все на своем пути, не щадя ничего и никого. Он не стерпит ни отцовской, ни саркеловской насмешки, и все непременно закончится кровью и смертью.
Все это вихрем пронеслось у Иштар в голове, и она всхлипнула, закусила губу, пытаясь сдержать слезы. Уж их отец точно не потерпит. Щеки пылали, она чувствовала это. Щеки и лоб, и изнутри она словно тоже горела, и поднималась волна удушающего, липкого страха.
Страха за его жизнь.
— Отец, пожалуйста, я клянусь, что сама поеду к Саркелу. Не нужно… не нужно посылать к русам Барсбека.
Багатур-тархан посмотрел на дочь так, словно видел впервые в жизни.
— О чем ты говоришь, Иштар? Кто тебя спрашивал?
— Отец, — уже прорыдала она, некрасиво закрыв ладонью рот.
Перед ее глазами стояли образы мертвого Барсбека из ее сна и выжженной дочерна земли, по которой она бежала, но не успела его спасти. Вспомнились слова, которые он шептал ей по ночам, прикосновения пальцев, когда он гладил ее по лицу или убирал упавшие на лоб волосы. Как ласково называл ее цветком. Мгновения щемящей, пронзительной нежности, которых не было у Иштар ни с одним из мужчин: ни до него, ни после. Сердце болело так, что хотелось кричать.