Плюс пятнадцать ради успеха
Шрифт:
Я вижу свое отражение в мудрых глазах моего отца. Конечно, я отражаюсь в них, как наивная девочка, которая так беззащитна в этом коварном мире и которую надо от всех защищать. В представлении папы у меня иногда на голове даже бантик мелькает, а глаза огромные и прозрачные, как озера, а если я плачу… то все, это так горько, словно озеро высыхает…
Я вижу свое отражение в глазах мамы. Она видит меня настоящей, девушкой, она принимает то, что дочь выросла, но я чувствую на себе ее зоркий взгляд. Она наблюдает и, как оберег, отгоняет зло.
Я вижу свое отражение в глазах Ларисы. Для нее я — смех и что-то родное. Я — та частичка, без которой ее собственный юмор погаснет. Я — друг. Я — на равных. Я всегда иду рядом. И мы обе хохочем. Кстати, в ее глазах я почти как дистрофик, но ладно, друга прощают.
И вдруг я вижу свое новое отражение… Да, свое, хотя и не сразу это осознаю, потому что оно какое-то странное. То мелькают какие-то разноцветные кубики, то тарелка, то миска, то ладонь, в которую хочется уткнуться усами, то…
А, понятно, это Мурзик признал за мной право кормить, баловать себя и поглаживать, когда ему вздумается, и позволять ему все, что хочется. А коту, что бы там люди ни думали, хочется много и часто, и вообще, кот — это самое главное в жизни! Не спас ни одного кота — и не жил, можно так смело муркнуть!
Мур… мур… мяу, блин! М-мяу, я сказал, хватит дрыхнуть! Тут котики голодные и перепуганные!.. Их трясут! Из них душу выколачивают! А у них всего девять жизней! Эй, мя-я-у! Ну все, блин, это уже достало!
Я так ясно вижу мордочку обиженного кота, что смеюсь. Смеюсь, и не могу перестать. И чувствую, как грудная клетка просто разрывается от дикой боли, а смеюсь и смеюсь…
Перед глазами мелькают родные лица, смешиваются голоса, и я понимаю, что соскучилась и хочу к ним. Даже если будет еще больнее. И делаю рывок. Второй. Но не могу вырваться, не могу переступить через невидимую преграду. Бью по ней ладонями, не обращаю внимания на кровь, что начинает сочиться, кричу в ответ на голоса близких, и…
Они слышат. И зовут громче. И отделяет нас лишь эта преграда. Но я не знаю, не понимаю, как обойти ее. А потом из тумана вырастает огромный хлорофитум, один из его листков подкрадывается ко мне и застывает, приглашая рискнуть и поверить.
Я вижу, что лист не выдержит. Я знаю, что он не выдержит, а второй попытки не будет.
Но я делаю шаг и становлюсь на него.
Листок ползет вверх, но так медленно, что я устаю, и…
— Так, блин, повторюсь: вы достали! Не умеете гулять между мирами — чего лезете? Тут котики голодные, между прочим! Тут ждут, а вы… — шипит кто-то возмущением, а потом мне мерещится серый хвост, который ударяет по зеленому листку с такой силой, что лист в страхе дергается и взмывает вверх, а я прыгаю.
Прыгаю в новую порцию боли.
И открываю глаза, чтобы увидеть близких…
Я знаю, что сейчас их увижу… Но первый, кого замечаю — кот. И он очень, он просто крайне недоволен
— Ну все, — усмехается кот в усы, — хватит читать мои мысли, и так часто угадывала. А-бал-деть!
Я удивленно моргаю, и вижу уже Ларису, которая шепчет:
— А-балдеть…
А потом подрывается с места, выбегает из палаты и визжит на весь мир, что феникс вернулся! Ее феникс вернулся!
Ага, понимаю, это я… я вернулась…
И, с трудом улыбнувшись, снова закрываю глаза.
На этот раз я попадаю не в туман, из которого редко кто возвращается, а в сон. Просто в сон…
Не раз я пыталась припомнить, что было в тумане еще. Мне казалось, что я познала что-то тайное, важное, интересное, то, в чем многие сомневаются… Но сколько я ни пробовала обойти непонятный блок, память увиливала. Полагаю, именно сон скрыл от меня то, что помнить не надо. А что надо и важно — оставил…
Важно…
Важного было так много…
Позже я как-то спросила у Матеуша — приходил ли он ко мне в больницу, а он, удивленно взглянув на меня, ответил, что да, конечно.
— А ты что-нибудь мне говорил? — спросила я как можно небрежней.
— Я общался с тобой всегда. Даже когда меня не было рядом, — так же небрежно ответил он, а потом обнял меня и выдохнул так тяжело, что…
Я не стала его тревожить своими воспоминаниями. Убедилась, что все, что привиделось в тумане — правда, и ладно. Я не хотела его беспокоить еще сильнее, он и так очень долго в мою сторону даже дышать боялся. Возился, как с хрупкой вазой, настаивал на том, чтобы мне помогали восстанавливаться лучшие доктора и медсестры, и не верил, что лучшие доктора для меня — это он, мои родители, Прохор, Лариса и кот.
Кстати, кот пережил лечение и карантин и переехал в квартиру Матеуша. Как и я. И как Прохор, который, пока я была между жизнью и смертью, принял решение, что другом ему будет Тумачев, а не я. Я буду — семьей. И мои родители — тоже его семья. И Матеуш. И пока хватит. Пока. А потом хотелось бы, чтобы в нашей семье появился кто-то мельче него. Например, девочка. Или еще один мальчик…
Строя планы, он коварно обменивался взглядами с Матеушем, а я, наблюдая за ними, краснела и пыталась объяснить, что мы так далеко в будущее не заглядываем и что…
— Ничего, — усмехнулось рыжее солнышко, — главное, что вы не отказываетесь в принципе заглянуть …
— Да, — поддакнул ему Матеуш.
Заговорщики.
Авантюристы.
Мне вообще кажется, что эти зеленоглазые нашли друг к другу подход куда раньше, чем я к ним обоим. Мне же пришлось постараться, чтобы Прохор поверил, что по-настоящему дорог мне. И пришлось попыхтеть, чтобы убедить Матеуша перестать возиться со мной, как с раненной птицей и поверить, что я снова могу встать на крыло, и лететь вместе с ним, если он этого хочет…