Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна?
Шрифт:
Но вдруг, спустя недели две, в последних числах мая, в воскресение вечером, мелкий не выдержал, заглянул на коробку, и опять стал бегать с нами в футбол. Я мяч дал у себя отнять, сам оглянулся осторожно: нет ли поблизости сестры-Бегемотихи. Вроде нет. Я подошёл и к бортику, стал через сетку площадку издали осматривать: нет ли там Бегемотихи, она заметная, в ярких кедах, в стильных красных рваных джинсах, ноги длинные как у страуса. Нету нигде. Я просёк безопасность, побежал за мячиком, а сам всё ближе, ближе к мелкому, и - хрясь!
– изо всех сил, на всей скорости всеми вадзами сразу, ну типа подсечки. Мелкий как стоял, так и шмякнулся назад, врастяжку, затылком. А я уже далеко, вроде и не я. Мелкий
– Ты что?
– Я? Ничего.
– Зачем ты его обидел?
– Я? Никого не обижал, - отвечаю честно и открыто, глядя с вызовом глаза в глаза...
И меня как кольнуло. Стало не по себе. Но я тогда об этом сразу забыл.
– Я никого не обижал.
Тётка тогда спрашивает у мелкого:
– Кто тебя толкнул, Максимилиан?
– Он!
– воет мелкий и на меня показывает.-Он меня опрокинул.
Блин! И так за голову держится, рыдает, слёзы не капают, а ручьями льются. А тётка стоит вроде как задумалась.
– Да ты чё?
– пошёл я на мелкого.
– Я тебя не трогал.
– А кто его толкнул?
– тётка спрашивает.
– Не знаю.
– А если я тебя сейчас, - разнервничалась тётка и пошла на меня. Мне даже показалось, что она хочет меня ударить. Но она не замахивалась, и ногами подсекать не собиралась - я следил, я вообще много дерусь в школе, отрабатываю удары, привык за всеми следить, привык ещё с дзюдо контролировать вокруг себя обстановку. Надо всегда быть готовым к нападению. Теперь-то я понимаю, что тётка она как бы разнервничалась и как бы собиралась ударить. Но не руками и ногами. Она готовилась ударить по-другому. Теперь-то понимаю, что больнее всего не эти все вадзы на татами. Больнее всего, когда бьют по самолюбию, когда плюют в душу без драк, подличая в моральной схватке.
В общем, тётка сказала:
– А если я тебя сейчас...
Я отскочил. Тут Данёк подошёл и стал с тёткой спорить, да и мелкий как раз на Данька стал указывать, как на моего друга. А я отошёл и стал по телефону звонить, типа разговаривать. Это мы с Даньком всегда так делаем. Меня мама научила. К маме-то, пока я в детсаду был, многие родители, особенно бабки, подкатывали: «Сделайте что-нибудь с сыном. Он всех молотит без разбора», «Он моего внучка обозвал» и т.д. и т.п. А мама отвечала:
– Мой ребёнок может за себя постоять.
Это типа намёк такой на то, что я оборонялся от агрессии. На самом деле мама мне всегда говорит, чтобы я всех бил. Мама говорит, что жизнь у нас на уничтожение: не ты, так тебя, и чем раньше я это пойму, чем раньше научусь выживать, тем мне же лучше. В школе мама ни разу не появлялась. Со мной там пытались в началке родоки-бабули разобраться, так я по совету мамы сразу телефон из кармана, и звоню, типа жалуюсь. Мама говорит, что ребёнка никто не имеет права трогать, пусть даже этот ребёнок кого-то сильно припечатал. Это называется
В общем, я типа по мобильнику звоню, а у тётки с Даньком пошла перебранка. Он ей втирает, что мы не трогали никого, что мы просто в футбик гоняли, а она вместо того, чтобы обратное доказывать, как в доказательстве по геометрии от противного, эта тётка вдруг говорит: «Да ты знаешь, хиляк»... (Это Данёк-то хиляк, он реально очень крут, с бицепсами такими).
– Да ты знаешь, хиляк, что ты от своего вранья скоро лопнешь.
– Я не вру, - не моргнув отвечает Данёк.
– А он что уже родителям звонит?
– спрашивает тётка.
– Это хорошо. Пусть придут его родители, я с ними поговорю.
Я специально громко в трубку как бы жаловался, тётка слышала. Хомяк очкастый объявил, что перерыв закончился, поменялись воротами и начался второй тайм. А тётка эта вроде ушла, а потом вижу - опять за бортиком стоит и со второй тёткой болтает. И смотрит на меня. Внима-ательно, внима-ательно. А мне типа по фиг, я играю, а потом и забыл, что тётки на меня смотрят. Но мы проиграли с таким позорным счётом, пять-один. Я взбесился, мы выиграть должны были! Так ещё Данёк упал, руку ушиб сильно, или палец выбил на руке- не помню точно, хотя для футболистов выбитые пальцы на руках не распространены, это ж не баскет. Гляжу, когда Данёк в себя пришёл - тёток уже нет ни за бортиком, ни на площадке. Идём домой, настроение паршивое. Обычно-то я, если кого припечатаю, тем более мелкого, мне сразу на душе хорошо становилось.
Данёк тоже, видно, не в духе, говорит, лишь бы, что сказать:
– Ты слышал, как она этого поцака называла, которого ты подсёк?
– Максим.
– Нет. Максимилиан.
– И чё?
– говорю.
– Да так, - Данёк говорит.
– Просто я запомнил, потому что меня так назвать хотели. По святцам. А потом передумали, папа возмутился. А тебя по святцам назвали?
– Не знаю, - говорю.
Кстати, я своим именем, как и внешностью, очень доволен. Не Никитос, не Данёк. Даньков с Никитосами у нас в каждом классе по трое. Илья ещё хуже. Хуже Ильи только имя Костик, муторно от этих звуков: иль-йа! Ко-ости. Иссык-Куль какой-то.
– Что-то мне страшно от этой тётки стало, - признался Данёк.
– Да и мне, - говорю, - не по себе. Она сказала, что ты лопнешь, - я стал смеяться, не плакать же.
– Ну да. Вот. И я уже палец выбил. Травма, - поднял он палец и тут же вскрикнул от боли.
– Да и продули мы с позорным счётом. Странно.
Данёк не унимается:
– У тебя родители верующие?
– Мама верующая, - говорю. Я же знаю, что мама на всех важных православных мероприятиях в церкви, потому что положено ей там быть.
– А папа?
– Папа у меня атеист, - говорю.
Вот чем мне Данёк нравился, что он всё понимал сходу, понял тогда, что мы на самом деле никто особо по церкви не кумарит, и тему перевёл:
– Прикинь, к нам отец вернулся, потому что он скоро умрёт, чтоб его наследство нам досталось. Мама за него второй раз замуж вышла.
– Во, блин, - говорю.
– Лучше уж без всякого отца, чем с умирающим.
А Данёк говорит:Я тебе вообще завидую, Щеголь. Ни брата-ни сеструхи. Родители работают. Дома - один. А меня пилят, пилят, скоро распилят. Только на площадке и спасаюсь. Достали все. А тётка эта странная, ты не заметил?
– его как заело.