По чердакам и подвалам
Шрифт:
Потитель покачалъ головой и отвчалъ:
— Сомнваюсь, чтобы вы могли на какую-нибудь помощь разсчитывать.
— Отчего-же? Я нагъ, гладенъ, убогъ, ноги пухнутъ.
— Слишкомъ много безпомощныхъ бдныхъ, а вы въ сил работать.
— Я и работаю, что приходится по моимъ силамъ и способностямъ, но не могу-же я идти и наняться разбирать барки, таскать бревна. Мн только-бы на дорогу къ сестр.
— Вообще помощь, которую вамъ могли-бы дать, даже и не хватила-бы на дорогу, но…
— Неужели? Стало быть рубля два, три?
— Не больше.
— Даже и привиллегированнымъ классамъ?
— Тутъ на классы не длится. Принимается въ соображеніе
— Не зналъ я этого. Впрочемъ, и прошеніе-то отъ себя я подалъ такъ, кстати съ другими. Писалъ для другихъ прошенія — написалъ и для себя.
Членъ общества сдлалъ помтку на прошеніи усача, положилъ его обратно въ портфель и вынулъ два другихъ прошенія.
— Изъ этой-же квартиры поданы еще два прошенія, — сказалъ онъ. — Вдовы солдата Акулины Агафоновой и крестьянки Василисы Перетягиной.
— Совершенно справедливо, — поддакнулъ усачъ. Оба эти прошенія моихъ рукъ дло.
— Гд-же эти женщины?
— Андревна, гд эти египетскія муміи? — спросилъ усачъ хозяйку.
Та, не понимая, посмотрла на него широкооткрытыми глазами.
— Господину старухи нужны. Гд старухи-то у тебя.
— Ахъ, старухи-то? Такъ ты-бы и говорилъ толкомъ, — отвчала баба. — Старухи въ церковь побираться пошли.
— Стало быть нищія? — задалъ вопросъ членъ общества.
— Христовымъ именемъ, батюшка, побираются.
— Бездтныя?
— Ни-ни… Никогошеньки у нихъ нтъ. Древнія старушки. Ино по купечеству ходятъ, ино по церквамъ побираются. Купцы-то теперь по дачамъ поразъхались, такъ куда какъ трудно старушкамъ. По улицамъ просить — городовые ловятъ.
Поститель сдлалъ помтки на прошеніяхъ и спросилъ:
— Изъ этой квартиры есть еще четвертое прошеніе. Прошеніе отставного канцелярскаго служителя Захара Пустявкина.
— Есть, есть такой у насъ. Вотъ онъ тутъ около печки живетъ. Вотъ его сундукъ, вотъ и клтка его съ птицами. Птичникъ онъ.
— Гд-же онъ? Позовите его.
— А синицъ на Смоленское поле ушелъ ловить.
— Старикъ?
— Древній. Руки трясутся.
— Весь ходуномъ ходитъ, — прибавилъ усачъ. — Ужъ на что вамъ: даже самъ себ прошеніе не могъ написать. Я ему за сороковку написалъ. Бывшій чиновникъ и не могъ прошенія написать.
— Бездтный? Есть родственники?
— Никого, батюшка, совсмъ сирый. Какъ перстъ, одинъ, — отвчала хозяйка.
Поститель собралъ бумаги и сталъ уходить.
— Стало быть ничего не получу въ помощь, — сказалъ ему вслдъ усачъ, прищелкнулъ языкомъ и прибавилъ:- Не вкусно! А я воображалъ!
III
Дале члену общества пришлось спуститься опять въ подвалъ и ощупью пробираться по какому-то совершенно темному и сырому корридору. Впереди его бжалъ босоногій бжалъ мальчишка въ рваныхъ штанишкахъ объ одной подтяжк. Онъ былъ въ качеств проводника, велъ члена общества со двора и говорилъ:
— Здсь наша мамка, вотъ здсь…
— Ступенекъ нтъ? спрашивалъ членъ общества, боясь споткнуться.
— Нтъ, здсь ступенекъ нтъ. Здсь только кошки сидятъ. Много кошекъ.
И дйствительно около ногъ что-то шмыгнуло.
— Разв здсь фонаря не зажигаютъ?
— Нтъ, не зажигаютъ. Идите сюда. Вотъ наша дверь.
Дверь распахнулась и мелькнулъ слабый свтъ. Членъ общества вошелъ въ подвальную комнату съ сырыми сводами. Она освщалась маленькимъ окошкомъ и ночникомъ, висвшимъ около русской печки. Хоть окно было и отворено, но пахло затхалью, онучами, прлью, дымомъ.
— Мамка! Иди сюда… Баринъ тебя спрашиваетъ.
Изъ-за печки вышла тощая, морщинистая
— Вы вдова солдата Дарья Набрюшкина?
— Я ваше благородіе, я… Она самая и есть. Я прирожденная солдатка, ваше благородіе, — бодро, по-солдатски отвчала женщина и даже одной рукой какъ-то подбоченилась, притопнувъ при этомъ ногой.
— Вы подавали прошеніе о помощи?
— Подавала, ваше благородіе, подавала. Бдность-то ужъ очень одолла, ваше благородіе. Работишки никакой нтъ. Я работы, ваше благородіе, не боюсь, а вотъ съ мая мсяца господа поразъхались по дачамъ — и словно заколодило. Я и по стиркамъ, я и по поломойничеству — а теперь такія времена пришли, что куда ни сунешься — никому не надо. Ходила на огородъ полоть, но тамъ танцорки полольщицы съли, потому что он изъ себя артель, вс изъ одного мста, за свою сестру стоятъ, а чужую выживаютъ. Я сама цпной песъ, но гд-же одной женщин отъ цлой артели-то стругаться! Такъ и съли. А пить-сть надо съ малыми ребятишками, — тараторила женщина,
— Это вашъ грудной ребенокъ?
— Нтъ, не мой, а жилицынъ. Нанимаю вотъ этотъ подвалишко и двухъ жиличекъ держу. Пошла это она паспортъ себ выправлять, безъ паспорта-то не позволяютъ жить, а сама мн ребенка за пятачокъ поняньчить оставила. Вонъ мой пострленокъ стоить. Это мой. А нешто у меня можетъ, быть грудной ребенокъ, коли у меня мужъ шесть годовъ померши? Я, грха на душу не возьму, женщина уже въ лтахъ постоянныхъ.
— Сколько у васъ дтей?
— Четверо, ваше благородіе, четверо. Въ томъ-то и дло. И вс пить-сть просятъ. Вотъ этотъ, самый махонькій. Ладила въ ученье его, въ сапожники, да не берутъ. Говорятъ: малъ еще. Старшенькій по тринадцатому году въ столярахъ въ ученьи живетъ и ладятъ съ мста согнать его, такъ какъ у насъ такой уговоръ былъ, чтобы быть ему въ моихъ сапогахъ, а сапоженки ему не на что купить. Дочку еще, по двнадцатому году, хорошо что въ подняньки изъ-за хлба пристроила, а другая дочка, по десятому году, при мн живетъ, а теперь вотъ за щепками ее съ корзинкой на постройку послала. Да бьютъ ужъ очень мастеровые за щепки-то. Такъ вотъ самъ-третей и живемъ въ бдствіи неприступномъ. Только и молю Христа-Бога, какъ-бы поскоре ягоды поспли, да лавочники варенье варить начали-бы, сейчасъ-бы я въ чистильщицы и пошла на ягоды. Явите божескую милость, ваше благородіе, разршите намъ помощь въ бдности лютой. Вся перезаложилась. Безъ байковаго платка сижу. Вчера послдній байковый платокъ къ жиду стащила.
Женщина заморгала глазами и поклонилась въ поясъ. Поститель принялся что-то отмчать на прошеніи. Она продолжала:
— Я работы не боюсь, ваше благородіе. Три мужа у меня были и вс три солдаты. Тятенька солдатъ былъ. Трехъ мужей пережила — и вотъ осталась съ сиротами. Меня, ваше благородіе, весь егерскій полкъ знаетъ, весь семеновскій полкъ знаетъ и въ восьмомъ флотскомъ экипаж кого хотите спросите о Дарь Набрюшкиной — вс меня знаютъ. Второй то мой мужъ изъ восьмого флотскаго былъ. У егерскихъ офицеровъ я у всхъ перестирала, семеновскіе также, которые ежели старики, тоже меня помнятъ. Я прирожденная солдатка, я работы не боюсь, а вотъ теперь такое время пришло, что куда ни сунься — везд незадача. Я прирожденная солдатка. У меня одинъ брать изъ кантонистовъ въ писаряхъ былъ, унтеръ-офицеръ, дай Богъ ему царство небесное, но отъ виннаго малодушества умеръ, былъ и другой братъ въ музыкантахъ, но грудь себ на труб надсадилъ и Богу душу отдалъ. Вы полковницу Балабаеву изволили знать? Она теперича померши.