По чердакам и подвалам

Лейкин Николай Александрович

— Попросите, пожалуйста, ее поторопиться. Мн некогда… Я сегодня отозванъ на завтракъ. Кром того, сегодня мн еще въ два мста по порученію баронессы… — сказалъ молодой человкъ.

— Барышня? Господинъ проситъ поторопиться. Имъ некогда.

— Пардонъ, мосье… Но, ради Бога… Но могу же я выйти въ дезабилье.

— Передъ нашими жильцами он какъ угодно… Даже въ одной юбк ходятъ, а вотъ какъ кто изъ постороннихъ мужчиновъ и почище одмшись, изъ господъ то-ость, такъ сейчасъ он франтить начинаютъ, — замтила женщина.

Прошло еще пять минутъ.

Молодой человкъ закурилъ вторую папироску, а «барышни» все не было.

— Это ужасъ что! Въ десять минутъ можно одться и вновь раздться, — проговорилъ молодой человкъ, поднимаясь съ мста. — Я не могу въ вони сидть. Я уйду. Мн некогда. Во-первыхъ, я отозванъ, во-вторыхъ, я другихъ долженъ извстить. У меня не одно только ея прошеніе.

— Барышня! Они уходятъ! Коли хотите, то выходите скорй! — крикнула женщина.

— Сейчасъ, сейчасъ… Мосье… Пожалуйста… — донесся упрашивающій голосъ. — Хоть еще минутокъ пять.

Молодой человкъ сталъ уходить.

— Барышня! Они ушли!

— Погодите, погодите! — раздался вслдъ за нимъ голосъ. — Вернитесь, пожалуйста… Но мн, право, такъ совстно…

Молодой человкъ, выказавъ нетерпніе, вернулся. Передъ нимъ стояла маленькая, худенькая старушка въ голубомъ ветхимъ барежевомъ плать, въ вязаныхъ митенькахъ на рукахъ, съ голубымъ бантомъ на голов, и присдала. Лицо ея было наблено и нарумянено, но сдлаю это все было на половину. Очевидно, она не успла какъ слдуетъ накраситься. Нарумянена была, только одна щека, бровь была выведена только одна и на лбу совсмъ не на подобающемъ мст лежала какая-то черная полоса, сдланная второпяхъ.

— Ужъ вы извините меня, мосье… Мн, право, такъ совстно… Я не успла даже какъ слдуетъ сдлать свой туалетъ, говорила старушка, застнчиво опуская глаза.

— Вы дочь статскаго совтника Манефа Александровна Плошкина? — спросилъ молодой человкъ.

— Да… Я самая… Мой папенька могъ даже дослужиться до генерала, но по вол судебъ они должны были получить генерала на Пасх, а умерли на страстной недл. Пардонъ, мосье, что я такъ… Я попросила бы васъ къ себ въ уголокъ, но тамъ у меня совсмъ не прибрано.

— Ничего, я и здсь… Вы подавали прошеніе о помощи…

— Ахъ, мосье… Я самъ-другъ и безъ всякихъ средствъ… Между тмъ, Биби больна. Я должна покупать для нея и мясное, и булочку, и молочка…

— У васъ есть дочь?

— Что вы! Ахъ, что вы! — заговорила старушка, закрывъ лицо руками. — Да разв это можно! Я двица, настоящая двица.

— Виноватъ. Но эта Биби… Она вамъ сестра, племянница, воспитанница?

— Нтъ, нтъ…. Я сирота. Биби — собачка. Но я ее обожаю и безъ нея жить не могу. Я для нея перехала нарочно вотъ въ этотъ подвалъ, чтобы ей не высоко было ходить по лстниц, такъ какъ у ней одышка. А то я жила на чердак, и тамъ мой уголокъ былъ гораздо лучше. Собачка… Биби — это собачка, мой единственный другъ, безъ котораго я ни на шагъ… Вотъ, теперь ей нуженъ моціонъ…

— Какія же вы имете средства къ жизни?

— Получаю посл папеньки тринадцать рублей въ мсяцъ — вотъ и

все. Работать не въ силахъ теперь: Биби не даетъ. Ахъ, мосье, она такъ страдаетъ, такъ страдаетъ, что я уже гршу и молю Бога о ея смерти, хотя и сама не знаю, что я буду длать, когда она умретъ. Я, кажется, тогда сама умру съ тоски. Мы такъ сжились, мы живемъ душа въ душу.

Старушка достала изъ кармана платокъ и начала отирать имъ заплаканные глаза, при чемъ тронула по накрашенной брови и размазала ее.

— Прежде я учила дтей въ одномъ купеческомъ семейств, учила изъ-за стола, но теперь я отъ Биби оторваться не могу, ни на минуту отойти не могу, продолжала она. — Желаете, я вамъ сейчасъ принесу ее показать? Ее лчитъ докторъ при обществ покровительства животнымъ, но, судите сами, она уже стара, ей шестнадцать лтъ, ее невозможно вылчить. Можно мн вынести это бдное животное?

— Помилуйте, зачмъ же это? Это совсмъ лишнее, сказалъ молодой человкъ.

— Ахъ, мосье… Посмотрите на нее хоть изъ участія. Она слпа на одинъ глазъ. Я носила ее къ глазному доктору, но, представьте, тотъ говоритъ, что онъ собакъ не лчитъ.

— У васъ нтъ ни братьевъ, ни родственниковъ, которые бы вамъ помогали?

— Никого, никого, кром Биби. Я уже сказала вамъ, что я сирота. Княгиня Мухмирадзи моя подруга дтства… Прежде она приглашала меня иногда погостить къ себ на недльку, на дв, но теперь она ухала въ Симбирскую губернію и при мн нтъ даже друга, кому бы я могла повритъ свое сердце, свое горе. Одна Биби! Ахъ, только бы Биби была здорова, и я не просила бы о помощи! Прежде я вышивала гарусомъ подушки, коврики, туфли для лавки въ Перинной линіи, но теперь у меня руки отняты. Биби связала меня по рукамъ, по ногамъ. Вы не можете себ представить, сколько съ ней хлопотъ! Я не ропщу, роптать грхъ, но… Вотъ, у меня и за квартиру еще не плачено. Ахъ, мосье, сжальтесь и назначьте мн помощь хоть для этого несчастнаго животнаго!

— Вы получите, получите… Мы обсудимъ это въ комитет.

Молодой человкъ записалъ показанія старушки на прошеніи и спросилъ.

— Сколько вамъ лтъ?

— Ахъ, мосье, что вы! Я не знаю, право… Я не считала… сконфузилась старушка.

— То-есть, какъ же это такъ?

— Да такъ… Не знаю… Забыла….

— Видите, я не спрашивалъ бы, но я долженъ записать для соображеній… У насъ такой порядокъ. При доклад я долженъ все выяснить. Я секретарь.

— Какъ хотите, а я не знаю. Думаю, что не боле… тридцати съ чмъ-нибудь.

Молодой человкъ улыбнулся на слова старушки и помтилъ что-то на прошеніи.

— Сколько вы написали?

— Да нисколько. Такъ помтилъ. Сколько вы платите за помщеніе?

— Пять рублей. Когда я на чердак жила, я за пять рублей имла лучшій уголъ, но Бибишка, Бибишка! И какія я страданія выношу изъ-за нея по квартир! Люди жестокосерды и не всегда пускаютъ съ животнымъ.

Молодой человкъ укладывалъ въ портфель прошеніе.

— Вы, кажется, больше сорока лтъ написали мн? — спросила его старушка.